– Глория, ну прошу тебя, возьми себя в руки! – с отчаянием воскликнула Жюли.
– Молчи! – бросила Глория. – Слышишь, звонят? Иди открой.
Она взглянула в зеркало, с которым не расставалась никогда, и изобразила на лице самое приветливое выражение.
– Ах, вот и вы! – жеманно начала она. – Совсем забыли свою бедную клиентку…
В руках он держал длинный сверток и картонную папку для рисунков.
– С этими парусными досками, – начал он извиняющимся тоном, – сюда стало труднее пробиться, чем через бульвар в час пик.
– А что это у вас за папка? Что в ней? – спросила Глория.
– А, это не вам. Это для…
Он от души рассмеялся.
– Две столетние дамы за один присест, – весело проговорил он, – согласитесь, такое встретишь не каждый день! Значит, так. В свертке у меня ваша доска. Она еще не совсем готова. А в папке у меня эскизы другой доски.
Жюли не отрываясь следила за лицом Глории, которое у нее на глазах постепенно приобретало цвет медного купороса. Она ожидала взрыва, но эта напряженная тишина показалась ей куда страшней.
– Мадам Монтано сделала мне заказ на эту работу сразу после вас, – продолжал между тем Мураччоли, не спеша развязывая тесемки, которыми была стянута папка. Но… Каждому – в свою очередь, не так ли? Тем более что ее проект оказался довольно сложным. Она, как и вы, выбрала классический мрамор, но, кроме того, пожелала, чтобы сверху прикрепили солнечные часы. Вы сейчас сами увидите.
Он стоял спиной к Глории и рылся в ворохе шуршащих листов. Наконец выудил один из них и, не скрывая одобрения, еще раз осмотрел его.
– Ее доска будет выглядеть немного более импозантно, чем ваша, – полуобернувшись через плечо, говорил он. – Она выбрала черный мрамор. Он очень красив, к тому же на нем лучше читаются буквы…
И он медленно прочел: «Здесь нашла прибежище Джина Монтано, знаменитая актриса, родившаяся в Неаполе 26 мая 1887 года…»
– Что-о-о?
Крик донесся с той стороны, где стояла постель Глории, и мастер резко обернулся. Он увидел, как руки Глории царапали одеяло, пока ее рот напрасно открывался, стараясь вдохнуть хоть немного воздуха. Ей с трудом удалось выговорить, обращаясь к Жюли:
– Что он сказал?
– Двадцать шестого мая тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года.
– Так записано у нее в паспорте, – объяснил Мураччоли.
Глория смотрела прямо в глаза Жюли, и под этим взглядом Жюли чуть отступила.
– Ты знала.
Она закрыла веки и уронила голову на подушку.
– Самая старая… – выдохнула она, – это я…
Потом повернулась к стене и затихла. Пораженный Мураччоли ничего не понял и только повторял:
– Эй, что это с ней? Что с ней?