Казалось, он находился в полнейшем экстазе: руки его дрожали, по лбу катились капли пота, но голос звенел, став твердым, как сталь. Посланник неподвижно стоял перед ним, слегка склонившись вперед и скрестив руки на груди.
-- Однажды, -- приглушив голос, продолжал император, -- когда я вошел в конюшню посмотреть моих фламандских жеребцов, ты вытащил у меня из кармана три золотые языческие головки. Как самый распоследний вор -- каким, кстати, ты всю жизнь и был -- ты продал их, а выручку пропил в кабаке, и за это тебе пришлось умереть жалкой смертью. Я простил тебя и хочу молить Бога, чтобы Он был к тебе милостив. А теперь приими мир, Генрих! Приими мир и ступай прочь отсюда. Ступай в то место, какое уготовил тебе Господь!
Император отступил на два шага, остановился, еще раз взглянул на посланника дьявола и двумя перстами правой руки осенил его на прощание крестным знамением. Затем он повернулся и вышел из залы. Церемониймейстер трижды стукнул жезлом о пол, барабаны загремели, двери затворились, аудиенция закончилась, и господин Зденко фон Лобковиц, канцлер Богемии, вознес к небу благодарственную молитву за то, что дело обошлось без скандала...
Вечером того же дня, вскоре по наступлении сумерек, посланник марокканского султана покинул дом "У резеды" через боковую калитку. Теперь он был одет как чешский ремесленник, отправившийся погулять в кабачок: на нем была куртка из грубой холстины, серые шерстяные гетры, грубые башмаки и широкополая фетровая шляпа.
Он прошагал по улицам Нового града к винограднику, расположенному за городской чертой. Оттуда он отправился по сельской дороге -- а где и прямо через поля -- вдоль ручья Ботич. Он шел и шел, пока не достиг гречишного поля и фруктового сада, окружавших деревушку Нусле.
Здесь, посреди огорода, засаженного кольраби, луком и круглой свеклой, стоял маленький домик. На каменном бордюре старого колодца с воротом дремала кошка. Пахло коровьим навозом и сырым черноземом.
В этот-то домик и вошел посланник султана Марокко.
У плиты сидел лысый старик-огородник и следил за кипевшим в котле молочным супом. Он даже не пошевелился, чтобы встать навстречу столь высокому гостю, а только провел рукой по массивному подбородку и кивнул.
-- Это опять ты, -- сказал он. -- Всегда являешься к ночи, как Никодим ко гробу Христову(4).
-- Я сегодня был в замке, -- сообщил гость и оглянулся, ища стул.
-- Вот уж это с твоей стороны было совсем глупо! -- заметил огородник. -- Такие шутки обычно очень скверно кончаются.
-- Ну, кто верно служит, тот должен еще и не так рисковать, коли ему повелевает хозяин, -- заявил гость.