— А кислицами, дикими грушами да каштанами…
Подумав, зачем-то вяло стал рассказывать:
— Да нет. Нас, конечно, кормили. Баландой из кукурузной крупы. А потом мы и сами добывали. Пробирались ползком на станцию Индюк. Там фриц много наших лошадей побил бомбежкой. Так мы шкуру подрежем, а потом отхватим ножом кусок мяса и ползком назад, в лес. Мясо на палочку кусочками нанижешь и над костром поджаришь — вкусно!
Митька опять сглотнул слюну и мечтательно повторил:
— Вкусно…
— Да, дохлая полусырая конина — это, безусловно, деликатес. Только после твоего рассказа, Дмитрий, — тебя, кажется, так зовут? — после твоих «шашлыков» что-то есть расхотелось. Черт! Панькин, а ну-ка попробуйте что-нибудь выжать из фляги.
Панькин расторопно достал алюминиевую кружку, протер пальцем, подул в нее и аккуратно нацедил из фляги спирта. Майор поднес кружку к лицу, со злым отвращением вдохнул запах, глянул на Митьку, чуть кивнул головой и, запрокинувшись, влил жидкость в рот. Глотнул, отломил корку хлеба, поднес к самому носу, шумно втянул воздух ноздрями, чуть прикрыл заслезившиеся глаза, посидел не шевелясь и вдруг рывком наклонился к столу, стал торопливо хватать все съестное, что попадалось под руку, и бросать в рот. Покривившись, судорожно глотнул, сердито бросил Митьке:
— Ты что сидишь как на смотринах? А ну давай ешь, шпендрик!
Митька потянулся к яркой банке, придвинул ее к себе и, отделив ножом кусок сосисочного фарша, проглотил его, не разобрав и вкуса. И случилось стыдное, о чем потом всю жизнь жалел: забыв об всем, он доставал ножом все новые куски нежно-розового, ароматного, одуряюще вкусного консервированного мяса и глотал, глотал, давясь и поперхаясь. Опорожнив банку, он привычно сунул туда палец и провел по кругу, очищая от остатков жира и консервов. Обсосал палец, повертел в руках банку и с сожалением отставил в сторону. И тут только заметил, что в комнате тихо. Поднял глаза и встретился с ласково-печальным взглядом майора, перевел глаза на Панькина и покраснел: столько негодующего осуждения, даже возмущения было написано на его лице. Панькин издал какой-то звук, похожий на всхлип, шумно выдохнул и вполголоса высказался:
— Ну ты даешь, пацан… То ж майору на двое суток паек. Ну даешь… Кашаглот.
— Отставить, Панькин. Нормально пообедал парень. И потом… Кстати, не в данном случае, а вообще надо говорить не кашаглот, а кашалот.
— Слушаюсь, товарищ военврач. А только же то разные звери: кашалот — он все в море промышляет, а энтот… больше по котелкам да по банкам ударяет.
— Хватит! — майор ударил кулаком по столу. Подпрыгнули, задребезжали металлические посудины, вскочил и вытянулся у стола Панькин. Вскочил и Митька, испуганно глядя на майора. И вдруг понял, что тот пьян.