— А я не обязан отчитываться, — отозвался тот. — Отцепили, значит, надо…
— А я вам приказываю прицепить вагон!
— Нет тут вашей власти — другая губерния.
— Приказываю! — повторил Куропавин.
Тонкие губы начальника станции задергались, он качнулся к телефону на стене, повертел визгливую ручку:
— Товарищ Калистратов, прошу, — тут у меня хулиганство. Человек с оружием…
И словно бы через секунду явился плотный, крупный человек, одышливое дыхание его Куропавин, казалось, уловил сначала затылком, назвался: начальник линейного отделения милиции. Куропавин повторил свое требование — прицепить вагон к ближайшему поезду. И ровно бы соскочила какая-то невидимая защелка у блюстителя порядка: выхватив свой наган, он строго сказал:
— А ну!.. В каталажке посидишь, поймешь!
— Арестовать? Меня?! — захлебнулся Куропавин и тоже кинул руку к кобуре. — Уберите наган — хуже будет!
Сказано это было столь решительно, что тот понял: это не просто угроза — в маленьких, спрятанных глазах ворохнулось беспокойство, и он нехотя сунул наган в кобуру.
— Свяжите по селектору с начальником отделения дороги, — сказал Куропавин.
…Вагон прицепили к скорому поезду из Ташкента, — он вот-вот должен был отойти. И Куропавин, стоя в тамбуре, глядел на людей с чемоданчиками, свертками — их было человек десять, — приближавшихся к вагону. Чуть поотстав, по гравийной насыпи шел невысокий коренастый мужчина — новенький кремовый костюм, узенький в горошек галстук, в левой руке — желтый портфель, шляпа… «Нэпман! Жарко, видно, недорезанному буржую!»
Куропавин спросил:
— Кто такие?
— Делегаты на съезд профсоюзов, — ответили из толпы. — В Москву нам…
— Садитесь. Возьму. А вот того — нет!
Люди молча, смущенно поднимались в вагон, а человек с портфелем постоял, потом, повернувшись, пошел назад. Он был уже далеко, когда последний пассажир, в косоворотке и картузе, проходя мимо Куропавина, сказал:
— А зря вы так обошлись с товарищем.
— С каким товарищем? Нэпманом?
— Это ж Демьян Бедный, поэт…
Закупорило горло: «Мать честная! Пролетарского поэта в буржуи определил! Как?.. Как поправиться?..»
Поезд шел ходко, оставляя стрелки станции; говорливо постукивали колеса, отдувался впереди паровоз, упрямо втягивая состав в полумрак, сгустившийся перед стеной леса.
…В Москве вагон сдал честь честью, явился в Комуниверситет, в приемную комиссию, предъявил документы. И тогда человек в строгом френче с отложным воротником вдруг сказал: «Вам предложено явиться в ЦК, к секретарю…»
К секретарю ЦК? Зачем бы это?
Чуть скуластое лицо секретаря ЦК с аккуратно подстриженными черными усиками было спокойно, и спокойно, словно бы даже безучастно смотрели глаза сквозь стеклышки пенсне, зеркальные, с точечками света. И Куропавин, войдя в кабинет с тревогой — как-никак секретарь ЦК, по портретам только и знал, — молчал; возможно, хозяин кабинета уловил трудноскованное состояние Куропавина.