И тут в квартире зазвонил домофон.
На пороге появилась Мари. Она сияла, как новобрачная. Под руку она держала Жермена. Они стояли, скромно потупившись, прекрасные и торжественные, словно собирались войти в храм. Дети захлопали в ладоши и закричали: «Ура!» Мари с королевским достоинством уселась на диван в гостиной и приступила к рассказу о счастливой развязке своей истории.
Жермена заметил в толпе преподаватель Института незрячих, включающего коллеж и лицей. Этот человек привык помогать своим ученикам находить дорогу к зданию института, который располагался как раз напротив метро. Он отвел Жермена к директрисе лицея; та позвонила Мари на домашний телефон; трубку снял ее сын. Мари со своей стороны тоже решила позвонить Андре и описать ситуацию, что и сделала с телефона Карлоса. В результате все, кто потерялся, вновь обрели друг друга.
Встреча была бурной. Первым делом мы отправились к Тьерри, у которого был телевизор, чтобы посмотреть восьмичасовой выпуск новостей. Репортаж о Захии длился почти три минуты, но из моего интервью в него вошла всего одна фраза. В остальном это были кадры ее дефиле, на которых манекенщицы демонстрировали белье. Впрочем, диктор за кадром, представляя репортаж, все же назвал и меня, и все дружно зааплодировали. Странное это было ощущение — слышать по телевизору свою фамилию. Вернувшись ко мне, мы решили оставить гостей ночевать на диване в гостиной, а утром проводить на поезд, одолжив денег на билеты. Всех охватило какое-то воодушевление, как будто мы стояли на пороге радостного события, пока непонятно какого, но точно радостного. Все в том же приподнятом настроении мы приготовили ужин и постелили постели. Я огорчалась, что с нами нет Жюли — в кои-то веки у меня были гости. Ей бы понравился наш импровизированный ужин; она испекла бы нам домашний хлеб с кунжутом, наполнив всю лестничную клетку божественным ароматом, и торт с белым шоколадом. Она с удовольствием послушала бы Жермена, который рассказывал нам, каково это — быть незрячим (директриса института объяснила им, что следует избегать термина «слепой» как более грубого). Жермену было не всегда легко говорить вслух, иногда его голос прерывался посреди слова — так у человека, долго пролежавшего без движения, подкашиваются ноги. Зато мыслил он на удивление точно и ясно. Он вызывал у нас любопытство, даже если поначалу мы стеснялись расспрашивать его в лоб. Он сам поощрял нас задавать ему вопросы, которые жгли нам язык. Лично меня больше всего интересовала проблема цвета. Я спросила, как он воспринимает разные цвета. Жермен сказал, что более или менее отчетливо ощущает красный — благодаря рождающимся в мозгу ассоциациям; так, когда он краснеет, то чувствует, что у него начинают пылать щеки, поэтому красный цвет связан для него с идеей тепла. Потом Жермен объяснил, что в его представлении глаза действуют примерно так же, как руки, то есть зрение для него равнозначно осязанию. Так же, как ладонь, обхватывая предмет, входит в контакт с его поверхностью, полагал он, взгляд охватывает предмет в его целостности. Жермену не верилось, что можно одновременно видеть какие-то части предмета, но не видеть остальных; в особое замешательство его приводило понятие горизонта.