– Зачем? – ледяным голосом повторила она.
– На двугорлую колбу и… и… и на эту… кислоту, – выдавил я из себя.
– Кислота! – в ужасе воскликнула тетя. – Ты просто сошел с ума.
– Ну, тетечка! – взмолился я. – Мне очень необходимо и полезно.
– Полезно? – саркастически переспросила тетя.
– Да, в научном смысле, – подтвердил я, – для одного физического опыта.
Тетя побледнела.
– Не хватает нам в квартире еще физических опытов с кислотой! – сказала она. – Ни под каким видом. Я тебе это категорически запрещаю. Ты слышишь? Категорически. – И она удалилась, зашумев юбкой.
…Ну, скажите сами, что оставалось мне делать?
Оставалась одна надежда на географический атлас Петри. Это был отличный, очень толстый сборник географических карт всех стран, морей и океанов земного шара в твердом черном коленкоровом переплете с металлическими наугольничками по краям, который стоил в книжном магазине два с полтиной – сумма астрономическая. Не все родители могли приобрести такое учебное пособие своим детям; в сущности, и моему папе было это не по карману; но папа всегда мечтал сделать из меня образованного человека, чего бы это ни стоило; он поднатужился, сократил некоторые свои расходы и купил мне атлас Петри, умоляя беречь эту книгу как зеницу ока для того, чтобы она могла с течением времени перейти Женьке, а от Женьки в будущем Женькиным детям и даже внукам: пусть они все будут высокообразованными, интеллигентными людьми.
Так вот, теперь у меня оставалась одна надежда на атлас Петри. Его можно было в любой момент и без особого труда загнать в магазин подержанных учебников и получить на руки верных полтора рубля, в крайнем случае рубль тридцать.
Я понимал, что делаю подлость, но во мне уже разбушевались такие страсти, что совесть умолкла перед картиной великого физического эксперимента, который я собирался совершить.
В сущности, это было желание победить мое неверие в науку, которое я испытывал в глубине души, так как мне почему-то всегда – говоря по совести – казалось невероятным чудо превращения цинка в водород; казалось невозможным, что вот я в один прекрасный миг зажигаю спичку, подношу ее к стеклянной трубке – и тотчас загорается спокойный, мирный, безопасный язычок чистого пламени, появившийся, так сказать, ниоткуда. Вместе с тем я верил – именно верил – в могущество науки, в слова, напечатанные в учебнике Краевича таким убедительным шрифтом, под гравированным на меди изображением склянки и трубки с горящим над ней огоньком.
Это была мучительная душевная борьба веры с неверием; в конце концов она должна была как-то разрешиться, и чем скорее, тем лучше. Я горел от нетерпения; даже не горел, а скорее сходил с ума, и мое тихое помешательство, незаметное для окружающих, выдавали лишь мои глаза с остановившимися зрачками, которые я видел, проходя в передней мимо зеркала.