Грузия (Комарова) - страница 39

Бог есть. И мир — Божий. Значит, Бог придумал мир. Вначале был ПШИК. Потом появилась я — так был создан мир. Ведь мир получается, когда возникают какие-то отношения. ПШИК вечен и Бог вечен. Значит, надо придумать меня, потому что в случае, если есть я, между Богом и ПШИКом сразу возникают какие-то отношения. Правда, без меня, потому что я люблю Херцбрудера. Я только никак не могу понять, причем тут Херцбрудер? При Боге? При ПШИКе? Или всего лишь при мне? Если бы я была хуже Херцбрудера, разве я стала бы его любить? Или это Бог так придумал — он, наверное, сам такой большой, что в нашем доме не поместится, вот он и сделал маленького Херцбрудера, чтоб он жил дома. А однажды мне пришла в голову страшная мысль: вдруг Херцбрудер не Херцбрудер, а переодетый ПШИК. Тогда получается, что нет никаких отношений между Богом и ПШИКом, а только между ПШИКом и мной… Тогда одна надежда, что ПШИК — это переодетый Бог. А Херцбрудер сказал, что это еще хуже, чем пантеизм. Может быть, когда я получу это письмо, я уже буду знать, что такое пантеизм, ведь мне уже скоро исполнится шестнадцать лет.

Число, подпись.

P.S. Я люблю Херцбрудера.

Много ли блудниц в Иерихоне? И так ли это страшно? А краше всех блудница Раав, и это я. Сам царь иерихонский приходил ко мне однажды, только я выставила его за дверь, потому что если бы он прогнал свою жену, и предложил бы мне стать царицей — другое бы дело. Я лучше буду принимать лавочников и буду царицей среди гетер — блистательная и восхитительная Раав. Быть может, он давно забыл об этом, наш царь. Он умен, образован, у него полон дом наложниц, но не мне, Раав, быть среди них. Если для него это не важно, то для меня очень даже важно. Может быть, я даже чуть влюблена в него. Я была бы самой мудрой царицей на свете, а так я сама себе хозяйка, и отец мой и братья слушаются меня, и соседки не смеют меня презирать, потому что половина богатств Иерихона давно уже в моих руках, только мне здесь тяжко. Писать книжки — не женское дело, но вы сами виноваты, что превратили меня из женщины в сказку. Дурно, дурно быть сказкой, да что ж делать, если во всем городе не нашлось ни одного настоящего мужчины. Подлый город! Не плачьте, мужние жены, мне не нужны ваши мужья, мне нужны их деньги. Я скоплю столько денег, что когда-нибудь куплю весь ваш Иерихон и… продам его к чертовой матери, пусть даже себе в убыток, чтобы не было на земле такого города. А я и не пишу книжек — я пишу письма, письма, в которых Раав-блудница признается в любви всему Божьему миру. Как мир хорошо устроен, только Раав нет тут места. Как неприятно: по рождению — женщина, фактически — мужчина, кормилец семьи, а в народе говорят — стерва. А дело в том всего лишь, что я лучше всех и ни за что не буду принадлежать ни одному подлому иерихонцу бесплатно. Когда я была молода и строила из себя недотрогу, ни одному из вас почему-то не пришло в голову взять меня, высечь и сделать покорной женой, потому что вы — трусы. Ваши отцы, наверное, слишком часто воевали — должно быть, враги перебили всех храбрых, а вы — сыновья подонков, что отсиживались за нашими крепкими спинами, пока не остались в городе одни трусы, а разве сыновья трусов могут быть лучше отцов? Подлые, подлые люди, жалкой бабе не могли найти достойного мужа, вот и получайте свое. Вот я собрала в кучу своих домашних богов — они все из золота и самой лучшей работы. Куча богов посреди комнаты — каково? Я стала молиться этой куче, и куча богов спасла меня. Вчера постучали в дверь двое неизвестных. Вы кто? Мы чужестранцы. Мы пришли завоевать ваш город, потому что Бог обещал нам эту землю. Они мне понравились, потому что они замечательно самонадеянные люди. Я говорю, мания величия — великая вещь и кого угодно сделает если не гением, то по крайней мере красавцем, особенно если целый народ одержим ею. Я говорю, оставайтесь у меня на ночь, я вас укрою. Эти шпионы завалились спать, а я взяла вострый ножик и подошла к одному из них — ведь я еще ни разу никого не убила, а как бы это было красиво — раз, и все. Какая пошлость… Что ж, пошлость не порок, а отличительное свойство всех женщин. Боги мои, боги, сваленные в кучу, золотые, позвольте мне эту пошлость, позвольте! Тут он как захрапит! Ну, я заслушалась — что за музыка его храп! Переливчатый храп, я такого никогда не слышала — не может быть, чтобы такой храп не принадлежал настоящему мужчине, уж я-то в этом разбираюсь, не будь я блудница Раав! Ах, простите мне некоторую неровность стиля, я свободная женщина и язык мой свободен, не нравится — не читайте. Вам никогда не попадались мои старые письма? Каждый иерихонский мужчина хранит хоть одно под подушкой, — такова моя литературная слава.