— Мы с вами ужасно похожи. А, ничего. Разве это не вписывается очень удачно в концепцию сотворения мира, как вы ее понимаете?
— Вполне. Что сейчас должно быть по логике развития сюжета?
В заде не было посетителей. Смотрительница дремала в мягоньком кресле.
Он схватил меня за плечи и впился зубами в мои губы.
— Это вам от меня братский поцелуй.
— Пустите! Я буду кричать.
— Тихо! Только пикни! Мне терять совсем нечего.
У него глаза сделались, как у ненормального.
— Если Господь Бог гонит меня из церкви таким мерзким способом, значит, он хочет от меня чего-то другого. Тихо! Убью.
Мне стало страшно. Я опустилась перед ним на колени и сказала:
— Заклинаю вас именем Иисуса Христа — уходите.
— А что вы меня гоните? Недотрога. Встаньте.
Я встала. В ту же секунду он нагнулся, схватил край моей юбки и сильно потянул его вниз. Пуговица на поясе раскололась пополам, молния расстегнулась, юбка упала на пол, да и я еле удержалась на ногах. Я хотела отскочить, но опять чуть не свалилась, потому что ноги мои были, как в петле. Потеряв равновесие, я вскрикнула. В этот момент проснулась смотрительница, и одновременно на пороге появился немец. Попик отпустил юбку, я высвободилась и, не зная, куда деваться, спряталась за его спиной. Он ногой отбросил юбку подальше.
— Вот так и стойте, — сказал он мне.
Немец удивленно смотрел на скомканную юбку.
— Где она? — обратился он к попику.
— Ушла, — спокойно ответил тот.
Я прижалась к нему, надеясь, что немец меня не заметит.
— Здесь не хватает только того мальчика.
— Я здесь, я опять пришел.
— Ты пришел, мальчик? Вот и славно, все в сборе. Полюбуйтесь-ка на нее.
И он толкнул меня на середину зала. Я, как во сне, сделала несколько шагов и тут увидела совсем близко полуоткрытую дверь в туалет. Я бросилась туда, но не успела запереться, попик вбежал туда за мной и щелкнул задвижкой.
— Вот мы и дома.
— Не подходите ко мне!
— И не подойду.
— И не подходите!
— И не подойду. Все, что собирался, я уже сделал.
— Сейчас сюда придет милиция, и вас посадят.
— Возможно. А вот вы сегодня же покончите с собой, потому что не сможете перенести такого позора, так?
— Сволочь! Так.
Вдруг он заговорил совершенно другим тоном.
— Вы должны простить меня, я ведь только сыграл свою роль. Я знаю, у вас теперь нет выхода, вам придется умереть, и это величайший грех, причем ваш, а не мой. Знаете, в чем главное преступление Иуды? В том, что он повесился. Но у вас все равно нет другого выхода. Эй, вы, там, не ломайте дверь, дайте нам объясниться!
Он посмотрел на меня грустными-прегрустными глазами.