НИКОЛАЙ. Почему?
ЖЕНЯ. Потому что вы, Николай, не умерли в тот день, когда он достиг совершеннолетия.
НИКОЛАЙ. Что вы хотите этим сказать?
ЖЕНЯ. До самой вашей смерти он оставался бы всего лишь вашим ребенком, если б сам не умер.
ОЛЬГА. Вы серьезно считаете, что мы перед ним виноваты?
ЖЕНЯ. Я говорю, что он был еще не человек, а только наследник, то есть сын человека.
ОЛЬГА. Выходит, мы слишком хороши?
ЖЕНЯ. Вы ли хороши, я ли дурна, а только, Николай, пока вы живы — он дерьмо, это неизбежное следствие здешней очищенной от примесей патриархальности.
ОЛЬГА (хватаясь за спинку кресла, на котором сидит Николай). Что вы, Женя…
ЖЕНЯ. Кто я ему была? Судите сами. Так, любовница, чья роль в его судьбе весьма благородна, но — увы! — эпизодична, и тем не менее я не знаю, его я любила или эту вот бархатную гостиную.
НИКОЛАЙ. Женя, подойдите ко мне.
ЖЕНЯ (подходит к нему). Ну?
НИКОЛАЙ. Вы любили Дмитрия?
ЖЕНЯ. Я? А как вы считаете, можно ли любить совокупность прекрасных качеств? Вы ж писатель — и сами прекрасно понимаете, что, сколько ни складывай друг с другом определения, предмет из этой суммы никак не возникнет.
НИКОЛАЙ. Таким образом, для вас не имеет значения, он или не он?
ЖЕНЯ. Почти так.
НИКОЛАЙ. Тогда вы почти шлюха.
ЖЕНЯ. А это уж на вашей совести. И не надо, пожалуйста, играть словами. Я наигралась. Да, возможно, для меня это был именно разврат, хотя на самом деле — лишь момент воспитания наследника. С его стороны все было в порядке. А чтобы как-то оправдаться, я для виду приняла заданные вами условия — но мне пришлось сделаться полным ничем в надежде, что он почувствует себя хоть чем-то. Увы — все тщетно. Отец-сказочник — это на всю жизнь. Ваша власть оказалась сильнее моего вымученного ничтожества.
Ольга подает Николаю пепельницу, он выбивает трубку, потом берет в руки табакерку, открывает ее и снова закрывает.
ЖЕНЯ. Вот этого-то котенка вы и вышвырнули в Москву, в общежитие, чтоб он изучал германскую филологию. Господи — зачем? Да его из дома за хлебушком-то на соседнюю улицу отпускать было страшно, а вы заставили его самого за себя отвечать.
НИКОЛАЙ. Вот странно. Вы говорите о нем, как о ребенке, но ведь вы ровесники.
ОЛЬГА. А как вы думаете, он вас любил?
ЖЕНЯ. О да, как гимназист прачку, которая учит его всяким нежным премудростям.
ОЛЬГА. Господи…
ЖЕНЯ. Ольга, вы лучшая женщина на свете, я бы очень хотела, чтоб вы были моей матерью, но… вы не боитесь, что я соблазню вашего мужа?
НИКОЛАЙ. Женя, остановитесь, вы и так наговорили много лишнего.
ЖЕНЯ. А что? (Ольге.) Поймите, ведь он для меня гораздо больше, чем ваш сын, он же хозяин этого дома, а мне трудно и представить себе, как можно жить за его стенами — там, вокруг, ничего нет, есть только внутреннее пространство, созданное многолетними усилиями гениального строителя… или устроителя…