Разбив дверь, Луиза устремилась прямо к письменному столу мужа и первым делом взломала с помощью стамески и молотка верхний ящик. Трех хороших ударов по нему было достаточно, чтоб понять, что ящик и не был заперт. Она обшарила его. Счета. Архитектурные чертежи «Уголка спортсмена». Ничего особенного. Она подергала второй ящик. Заперт, но уступает под первым же натиском. Содержимое более вдохновляющее. Какие-то незаконченные эссе по каналу. Вырезки из научных журналов и газет, сплошь испещренные пометками. Сделаны они в основном наверху и изящным почерком Гарри.
Кто она? Ради кого он всем этим занимается? Я с тобой говорю, Гарри. Так что слушай меня, пожалуйста. Кто эта женщина, которую ты поселил на моей рисовой ферме без всякого моего согласия и на которую пытаешься произвести впечатление эрудицией, коей у тебя никогда не было и нет? Кому предназначается эта мечтательная коровья улыбка, которая последние дни не сходит с твоих губ и словно говорит: я избранный, я благословен, я хожу по воде? Или слезы — о черт, Гарри, по кому эти слезы, что туманят тебе глаза и так и не могут пролиться?..
И в ней вновь вскипели ярость и отчаяние, она разбила молотком еще один ящик и так и застыла. Святый боже! Деньги! Нет, серьезно, самые настоящие деньги! Весь ящик просто забит до отказа этими гребаными деньгами. Купюрами по сто, пятьдесят и двадцать долларов. Лежат себе в ящике, словно старые парковочные талоны. Тысяча? Да нет, две, три тысячи! Да он, должно быть, грабит банки. Вот только для кого?..
Ради этой женщины? Она делает это за деньги? Ради своей женщины, чтоб водить ее по ресторанам, и при этом ни цента в домашний бюджет? Чтоб содержать ее, обеспечивать уровень, который ей и не снился, на моей рисовой ферме, купленной на мое наследство? Луиза прокричала его имя несколько раз. Первый — спросить его вежливо, второй — потребовать ответа и третий — обругать за то, что его теперь здесь нет.
— Будь ты проклят, Гарри Пендель! Ненавижу, гад, мразь! Где бы ты там ни был, слышишь? Ты сучий потрох, гребаный лжец, подлюга!
Проклятья посыпались градом. Это был язык ее отца, у него на вооружении находился целый набор нецензурных выражений, и Луиза вдруг почувствовала гордость, что и ей не приходится лезть в карман за всеми этими словечками. Да, она истинная дочь своего долбаного папаши и ничуть не уступает ему в этом искусстве.
«Эй, Лу, дорогуша, а ну, поди-ка сюда! Где мой Титан? — он называл дочь Титаном в честь огромного немецкого крана, который работал в гавани Гамбоа. — Разве не заслужил старик отец хоть чуточку внимания от своей дочурки? Не хочешь поцеловать старика? Нет, вы только подумайте! Не хочет! Чтоб тебя, сучка поганая, вонючка, тварь, мразь!»