Кашмир шутил, но его слова меня насторожили. Неужели он обо всем догадался?
– С какой стати ты решил, будто я собираюсь бежать? – спросила я и сразу подумала о своей карте Карфагена времен Римской империи и тоненькой пачке купюр. И то, и другое было спрятано на дне моего сундука – именно в том месте, где любой стал бы искать нечто подобное. – Я бы хотела, чтобы ты держался подальше от моей каюты.
– Смешная шутка, принцесса, учитывая, что вы говорите с вором.
Я снова передала ему цепочку с кулоном.
– Вещица не так уж хороша – вряд ли ради нее стоило рисковать.
– Я так люблю это, что просто не могу удержаться.
– Что именно? Воровать у людей украшения в порту?
– Дарить вам драгоценности, к которым вы равнодушны. – Шутливый тон Кашмира не изменился, но он перестал смотреть мне в глаза, и в его голосе я уловила боль одиночества. Пауза в несколько секунд показалась мне вечностью.
– Ты не прав, – проговорила я наконец. – Я к ним вовсе не равнодушна.
Глядя на сверкающую цепочку в его ладони, я вдруг словно увидела ее другими глазами: при том что мы постоянно испытывали недостаток в деньгах, мне почему-то никогда не приходило в голову продать украшения, подаренные мне Кашмиром. Интересно, почему?
– Помоги мне надеть ее, – попросила я и, наклонившись вперед, приподняла волосы с шеи и плеч.
После недолгого колебания Кашмир ловко застегнул замок цепочки у меня на затылке. Пальцы у него были теплые, а его дыхание пахло гвоздикой.
Я напрягла память, пытаясь найти в ее закоулках слово на фарси, которое однажды заметила в иранском путеводителе и держала в голове для подобных случаев.
– Такашор.
Кашмир рассмеялся, сверкнув кипенно-белыми зубами.
– Ташакор, – поправил он.
– Я так и сказала.
– Нет, не так.
Я сердито сжала губы:
– Ну, хорошо. Дай мне попробовать еще раз. Спасибо тебе, мой друг, – произнесла я на родном английском языке и накрыла жемчужину ладонью. – Она прекрасна.
– Как и вы, амира, – сказал Кашмир и положил руку на мою ладонь.
Мы оба улыбнулись так, словно это ничего не значило.
На следующий день мы покинули гавань Нью-Йорка и вышли в устье Гудзона, подняв ослепительно-белые на солнце паруса. Перед нами катила свои зеленоватые белопенные гребни Атлантика. Страх снова принялся терзать мою душу, сужая круги вокруг сердца, точно голодные акулы около добычи.
Горизонт был чист, в голубом небе – ни облачка. Вскоре берег Лонг-Айленда превратился в узкую полоску, затянутую дымкой. Би стояла у штурвала, едва касаясь пальцами его рукояток, Ротгут устроился на мачте на площадке впередсмотрящего, свесив ноги вниз. Я стояла у борта, опираясь на ограждение, и жемчужина на цепочке раскачивалась в такт легким колебаниям корпуса корабля. Капитан все еще оставался в своей каюте. Кашмир проверял работу парусов.