— Есть контакт! — радостно ответил Заболотный. — Да, а ты-то как, останешься или уйдешь?
— Я в этой роте больше твоего служил, неужто брошу своих людей! Командиру полка записку отправлю.
Крутов кратко изложил план действий и просил Чернякова о поддержке взвода огнем и людьми, как только это станет возможным. Он не спрашивал у него ни совета, ни разрешения, так как сам понимал, что ставит его перед свершившимся фактом. Как только рассветет, никакой связной сюда больше не доберется.
Мазур уже беспокоился: удастся ли выйти из охранения незамеченным, и поэтому сунул побыстрей записку в карман гимнастерки и спросил:
— Вертаться?
— Да, браток, двигай. Поклон там нашим!
— Счастливо вам, товарищ командир! — Мазур отправился в обратный путь.
Медленно, с оглядкой, как в неприютную избу, входил новый день в боевое охранение. Отпугивая туманный рассвет, предостерегающе тарахтели вражеские пулеметы, и тогда голодно, жадно цивкали пули. В окоп, на головы людей, сыпались щепки и березовая кора, срываемая с кольев. В окопах стояла настороженная тишина. Заболотный, прижавшись плечом к теплому боку Крутова, вздохнул:
— Начало есть, и на попятки не ходят, но, кажется, нам сегодня достанется...
— Надо было не затевать! А назвался груздем — молчи, не думай.
— Легко сказать — не думай, а как? Разве мне все равно, убьют сегодня или завтра? Мы считаем, что поведем взвод, а если вдуматься, может, среди них Кулибины, Циолковские...
— Слушай, брось!
— Ну чего ты? Я смерти не боюсь. Просто охота поговорить в такой час...
Вместе с наступлением дня перед Крутовым всплыла вся неприглядность жизни в боевом охранении. На бойцах — густой слой глины. Тяжело обвисали намокшие полы шинелей, из-под касок глядели уставшие, небритые лица, с воспаленными от недосыпания и грязи глазами. Ожидание тревожило всех. Каждому мнился благополучный исход, но кому-то предстояло вытянуть и печальный жребий.
Заболотный поднялся и пошел по окопу предупредить людей, чтобы подготовили оружие и по возможности отдохнули. Вернулся посуровевший, с признаками тревоги на лице.
— Не пора еще? — спросил его Крутов, когда солнце поднялось к зениту, направив теплые лучи и в узкий окоп на продрогших за ночь людей.
— Нет еще. Пусть немцы пообедают, улягутся, тогда и нагрянем. Легче будет до ночи продержаться.
Чем меньше оставалось времени до начала, тем острее переживал эти минуты Крутов. В голову лезли невеселые мысли, и была среди них главная: «Двадцать пять, а еще совсем не довелось жить. Все время на переднем крае, все время трудности и лишения. А может, в этой вечной борьбе и есть главный смысл жизни?»