— Русский офицер нетерпелив. Старый Иван мне больше нравится. Стоит как вкопанный столб. Обер-лейтенант Майсель, вы сами вызвались расправиться с посланными сюда большевистскими агитаторами, вы и раньше убивали большевистских комиссаров и коммунистов, не так ли?
— Я выполнял приказы командования, — еле слышно ответил Майсель.
— Не сомневаюсь в твердости вашей руки. Держите пистолет. У него верный бой. Если промахнетесь, не говорите мне, что целились старательно. Не поверю. И тогда придется доказать на вашем затылке. Вам представилась единственная возможность искупить свою вину. Не советую пренебрегать.
Гауптман издевательски разглагольствовал, он не спешил — сигнал к вылазке гарнизона из форта еще не был подан.
Наша дальнобойная артиллерия стреляла залпами, тяжелые снаряды с гудением и шелестом проносились над фортом и долбили землю в западной стороне.
Колчин вспомнил: унтер-офицер Штейнер, перебежавший линию фронта, рассказывал в политотделе, что его выручила русская артиллерия — разрушила домик, в котором он сидел под охраной до суда, и ему удалось бежать.
«Если бы наша артиллерия ударила по форту, если бы можно было вызвать огонь на себя, ни секунды не промедлил бы, и Шабунин тоже… — мелькнула мысль у Колчина. — Огонь на меня, огонь всей артиллерии, не жалейте снарядов, не щадите нас, пусть погибнут и враги! Молиться готов: давайте огонь!»
Но будет направлен только единственный выстрел из пистолета почти в упор.
— Господин лейтенант, я просил вас говорить Томасу и Артуру о меня, — Сказал Майсель по-русски.
— Что? Повторите на своем родном языке. Кто такие Томас и Артур, их фамилии? — быстро спросил гауптман.
— Я сказал русскому офицеру, чтобы он передал привет Томасу и Артуру. Я знал их, и русский лейтенант знал. Не хочу называть фамилий. Эти немцы изменили фюреру, их нет…
— Передать привет на том свете? Это остроумно, — рассмеялся гауптман.
Колчин не мог понять, что означают слова Майселя.
«Зачем говорить о Томасе Бухольце и Артуре Ворцеле? Это еще одна издевка, ехидная издевка: мол, просил сообщить, но, как видно, просьба не может быть выполнена… Чего они медлят? А мне уже не страшно. Я уже смотрел в глаза смерти, помню чувство слабости, равнодушия к себе. И сейчас почти спокоен. А дальше — ничего не будет, и у других не будет — бессмертных нет. Не страшно. Только тяжело терпеть издевательства. Но ни слова они не услышат от меня, ни единого звука…»
Щелкнул затвор — пистолет уже в руках Майселя. Он целится в затылок. Сверлящая боль вошла туда раньше пули. Тень перед Колчиным качнулась, ноги его, как в болото погружались. Он тяжело повернул голову к Шабунину.