Прозвучал телефонный звонок.
– Аркадий Петрович? С вами говорит протоиерей Марк из патриархии. Я работаю в отделе по связям с общественностью. Завтра мы проводим круглый стол в рамках воскресных чтений, посвященный взаимоотношениям церкви и общества. Вас рекомендовало одно уважаемое лицо, и мы бы хотели услышать ваше выступление.
Голос был рокочущий, величавый, и, должно быть, великолепно звучал под сводами храма. Веронов знал, о каком уважаемом лице идет речь. Удивлялся разносторонним связям Янгеса, который, судя по этим связям, был не простым банкиром.
– Я согласен, отец Марк. Завтра я выступлю.
Он стал готовиться к перфомансу так же тщательно, как готовится боевик к совершению террористического акта. Он обдумывал сущность аттракциона, воображал обстановку, в которой ему предстояло действовать. Рылся в Интернете, исследуя материалы о церковных событиях, о конфликтах, участившихся между священниками и людьми светской культуры.
Затем он принял душистую ванну и покрыл свое ухоженное тело мазями, лосьонами, благовониями, похожими на те, которыми пользуются священники, проводящие время среди кадильных дымов и елеев. Из реквизита своих театральных туалетов извлек рясу. Примерил, надел на шею золоченый крест и несколько раз перед зеркалом осенил свое отражение крестным знамением.
Утром, облачившись в рясу, направился в Кодаши. Там, среди чудесных замоскворецких особнячков, шатровых колоколен, старинных палат размещался культурный центр, где проводился круглый стол.
Отец Марк оказался тучным, с волнистой гривой, розоватыми белками и огромной грудью, в которой перекатывался рокочущий бас.
– А я, извините, предполагал вас мирянином, – облобызался он с Вероновым, коснувшись его щеки влажными губами. – Где служите, отче?
– В Торжке, вторым священником, в Богоявленском храме.
– Дак там благочинным отец Георгий Лавров. Как он здравствует?
– Слава Богу.
Отец Марк оставил его, заторопился к дверям, в которых появился иерарх в клобуке, темной мантии, с сияющей панагией. Марк припал к его белой сдобной руке, а тот покрестил ему темя, оглаживая свою пышную, цвета ржавого железа, бороду.
Веронов расхаживал в коридоре. Заглянул в зал, где размещался длинный овальный стол с микрофонами. На стене висел образ Богоматери Державной. В зале было пусто, и публика расхаживала по коридору. Раскланивались, целовались троекратно. Светские одежды мешались с церковным облачением.
– Как я рад, как я рад! – подлетел к Веронову господин с розовым лицом, холеными усами и бакенбардами. – Как Елизавета Семеновна? Удивительные наши русские реки! Удивительные монастыри! Незабываемое путешествие! – господин спутал его с кем-то, и Веронов не стал его разочаровывать. Глубокомысленно произнес: