К ночи он вышел на Лубянскую площадь. Было людно, чернела толпа. У памятника Дзержинскому стоял кран с высокой стрелой. Стальная петля была наброшена на горло бронзовому исполину. Светили прожектора. Кто-то махал триколором. Трос натянулся, и памятник отломился от постамента и повис, раскачиваясь, под восторженный рев толпы. А рядом, через площадь, светился всеми желтыми окнами огромный дом КГБ. Веронов ждал, не сверкнет ли в окне одинокий выстрел, не поразит ли невидимый снайпер человека в кабине крана. Но выстрела не было, памятник, вращаясь на тросе, медленно плыл над площадью, и Веронову казалось, что вместе с памятником уплывает громадная страна, которую некому защитить, под улюлюканье толпы уплывает бесследно.
На Старой площади у здания ЦК клубилась толпа. К парадному входу была приставлена лестница, и ловкий юнец молотком и зубилом стесывал с фасада латунные буквы, возвещавшие о том, что здесь, в сером чопорном здании, находится штаб всемогущей партии. Буквы отлетали, падали со звоном на асфальт. Их пинали. Под ноги Веронову подлетела звонкая блестящая буква «О», и он отдернул ногу, боясь коснуться живой стонущей буквы. И никто из партийных вождей, из непреклонных партийцев не спасал свою крепость, не кинулся в толпу с кулаками, не устрашился быть растерзанным.
Веронову казалось, что он бредит. Темный воздух светился. Так было в детстве, когда он болел ангиной, пылал от жара, и мама закутывала лампу в красный платок, и в черно-красном свете возникали видения. Он спускался к набережной мимо Китай-города. Навстречу шел баянист, растягивал и сжимал ревущий баян, блаженно улыбался, и казалось, красные мехи баяна хлюпают кровью.
Его обогнала стайка молодых людей. Они были обмотаны трехцветными флагами. Девушка, проходя мимо, подняла вверх два пальца, обозначающие «победу, а юноша стал выкрикивать: «Свобода! Победа!», и они все убежали.
Веронову казалось, что в небе над Москвой-рекой возник прогал, уходящий в бездонную глубь, и оттуда, в облаках гари, несутся уродливые существа с перепончатыми крыльями, острыми клювами, когтистыми лапками. Бессчетно, тучами, врываются из непомерных глубин в московское небо, шлепаются на асфальт, плывут по реке, ударяют ему в грудь. Он чувствовал их мягкие хлюпающие удары. Они мелькали под ногами, цеплялись коготками за одежду. Воздух разрезали перепонки, горячие воздушные пузыри лопались у самых глаз, как тогда, в бреду, когда мутился его детский рассудок и пространство уходило, сжималось, как труба, а из этой мутной трубы неслись видения, и он кричал в бреду. То, что он видел сейчас у Китай-города было «темной материей», в которую он так стремился проникнуть, отыскать там законы антимира. Антимир ворвался в Москву, превращаясь в уродливых нетопырей, которые носились со свистом, настигали Веронова, били его колкими клювами.