Итак, Есенин с Айседорой из Берлина — через Париж — отправились в Америку, взяв с собой, как переводчика “между ними”, А.Ветлугина (В.И. Рындзюка), ибо Есенин ни слова не говорил по-английски, а Айседора коверкала два-три слова по-русски. Приехали “молодые” в Америку в начале октября 1922 года, в Нью-Йорк. Остановились — как и должно знаменитостям — в самом фешенебельным отеле “Валдорф-Асториа” на Пятой авеню. У Айседоры был контракт — танцевать в ряде городов восточных и центральных штатов. А Есенину оставалось ее “сопровождать”, что было, конечно, несколько унизительно, ибо возила его Айседора как некую “неговорящую знаменитость”, после своих вы- ступлений выводя на сцену и представляя публике как “второго Пушкина”.
Неудивительно, что именно тут, в Америке, произошли самые буйные и безобразные сцены сего кратковременного брака. О них есть два рассказа — Вен. Левина, журналиста, стихотворца, левого эсера, имажиниста, ставшего в Америке эмигрантом, и Абрама Ярмолинского, переводчика на английский и литератора. Я бы обошел их, если б они не приоткрывали некую серьезную и страшную подробность в жизни Есенина.
По окончании турне Айседоры Есенину в Нью-Йорке удалось “разговориться”. Он встретил прежнего приятеля Леонида Гребнева (Файнберга), который в Москве “ходил в имажинистах”, а в Америке стал писать на идиш, сделав себе имя в еврейской печати. Встретил и другого “корешка” Вениамина Левина, бывшего левого эсера, с которым Есенин дружил в Москве 1918—1920-х годов. У еврейского поэта Брагинского, писавшего на идиш под псевдонимом Мани-Лейб, в скромной квартире собрались еврейские поэты приветствовать Айседору Дункан и Сергея Есенина. Ну, разумеется, пили. А что же собравшимся вместе поэтам делать? Конечно, пить и читать свои стихи. Так и было.
Пьяный Есенин прочел отрывок из “Страны негодяев”. По рассказу Б. Левина>{16}, Есенин, читая, будто бы изменил одну строку в устах своего героя Замарашкина: “Я знаю, что ты еврей” — прочел не “еврей”, а “жид”. Этой “переменой” евреи возмутились. А когда Айседора согласилась танцевать и начала танец, это привело пьяного Есенина в такое дикое бешенство, что, ругаясь матерной бранью, он бросился на нее с кулаками, грозя убить. Все пришли Айседоре на помощь, стали Есенина унимать.
Но это было нелегко. В этой достаточно безобразной сцене Есенин будто бы пытался выброситься из окна, а Айседора дала понять, что он подвержен “припадкам”, и посоветовала для его же пользы его связать. Но когда присутствовавшие начали вязать Есенина веревкой для сушки белья, он, естественно, пришел в еще большее бешенство, дрался, сопротивлялся, крыл схвативших его евреев “проклятыми жидами!”, кричал: “Распинайте меня, распинайте!” Обруганный “жидом” Брагинский будто бы дал Есенину пощечину, а тот плюнул ему в лицо. Вообще поэтическая вечеринка оказалась мало “поэтичной”.