В ненависти и страсти истребления убивали не только людей, но и животных (не “народных”, не “пролетарских”). В знакомом имении на конском заводе железными ломами перебили хребты рысакам, потому что — “господские”, У нас при разгроме имения какой-то “революционный мужичок” при дележе добра получил нашу рысистую кобылу Волгу и, впрягши ее в соху, стал злобно нахлестывать: пусть сдохнет, барская… “Рысаки господам нужны. А господов нонче нет”. В другом имении жеребцу-производителю вырезали язык, а Иван Бунин в “Окаянных днях”>1 рассказал, как в имении близ Ельца мужики и бабы (“революционный народ”) ощипали все перья у павлинов и пустили окровавленных птиц “голыми”. Зачем? Да затем, что — “.теперь павлины же не нужны, теперь же все трудовое, а не барское”. Митинговые большевицкие пропагаторы до хрипоты орут именно это — “теперь”. И это действовало мистически. “Теперь все по-другому”, “теперь власть народная, теперь всем свобода!”, “теперь нет тюрем!”, “теперь нет полицейских, стражников, урядников”, “теперь все наше, народное!”. И я видел воочию, как в это теперь народ сдуру, сослепу верит.
Для того, что понять, что такое русский народный большевизм, надо читать “Историю Пугачевского бунта” А.С.Пушкина. Он дает его душу. Например: “Пугачев<…> на Волге встретил астронома Ловица и спросил, что он за человек. Услыша, что Ловиц наблюдал течение светил небесных, он велел его повесить поближе к звездам…” Вот именно этот народный большевизм и бушевал в 1917–1918 годах до тех пор, пока его не оседлал Ленин с своей “интернациональной” бандой. Тогда начался иной большевизм — “интернациональный”, с большим количеством инородцев “на верхах”: латышей, евреев, поляков, грузин, армян, далее венгров.
Расскажу еще об одном диком и бессмысленном убийстве. В соседнем с нами именьи при селе Евлашеве убили старуху-помещицу Марию Владимировну Лукину. Боясь за нее, друзья уговаривали бросить деревню, переехать в город. Но упрямая старуха на все отвечала: “В Евлашеве родилась, в Евлашеве и умру”. И действительно умерла в Евлашеве.
Ее убийство было проведено по всем правилам “революционной демократии”. Евлашевские мужики обсуждали это мокрое дело на сходе. Выступать мог свободно каждый. На убийство мутил фронтовик-дезертир, хулиган-большевик Будкин. Но были крестьяне и против убийства. И когда большинство, подогретое Будкиным, проголосовало убить старуху, несогласные потребовали от общества приговор, что они в этом деле не участники. Сход вынес “резолюцию”: старуху убить, а несогласным выдать приговор.