Солнце за нас. Автобиография (Зверь) - страница 47

Может, про эту ситуацию еще «Напитки покрепче». Это тоже о расставании. Я написал ее в дороге, когда ездил на студию уже на «Электрозаводской». У меня тогда с Ольгой все не очень уже было. И из меня поперло это «не очень хорошее»… «Холостые папиросы», беспонтово курить — не поможет. Поэтому и напитки покрепче, слова покороче. Когда не хочешь разговаривать — бухаешь. Так проще, так легче, стираются ночи, звонки без ответа, слова и улыбки. И вот он, итог. Вчерашнее лето — смешная ошибка. Все это, конечно, я не продумывал, просто взял и написал.

Презентацию для прессы нашего первого альбома «Голод» мы провели в клубе «Шестнадцать тонн». Кто-то сказал, что там делают презентации все группы, это, типа, то, что нужно, это круто, это cool. Нам сказали, мы и пошли, а что? Мы-то не знаем, что, где и как делается. Ни клубов не знали, ни людей. Договорились, оплатили выпивку, там же еще фуршет был для журналистов. Была пресс-конференция, камера MTV что-то снимала. Задавали вопросы.

— Вот у вас вышел альбом. Почему «Голод»?

— «Голод» — хорошее слово.

— А вы готовились к презентации?

— Нет, мы готовились к выступлению.

Они же всегда всем задают одни и те же вопросы. Ты издеваешься? «Голод», потому что «Звери» голодные. Слово емкое, но это неважно, «звери» и «голод» — вроде все сходится на уровне ассоциативном… Я надел фрак, пресс-атташе Даша с Врубелем договорились где-то и взяли напрокат. На ногах — красные кеды. Смешно. Как часть декорации. Сцена, она же волшебная — театральная, эстрадная, неважно. Там можно практически все, так же как в кино. Сцена позволяет тебе надеть вещи, которые ты не можешь надеть в реальной жизни, говорить то, что глупо говорить вне ее. Словом, ты можешь там все, чего обычно не можешь. Поэтому нам захотелось, чтобы на сцене было не так, как в жизни, чуть-чуть по-другому, более интересно.

Мы сыграли «Для тебя», «Кольцевую», «Просто такую сильную любовь». Выступили, и все. После я вышел в зал, какие-то люди что-то спрашивают. Ко мне подходят Даша с подругой своей с СТС и еще какая-то девушка с фотокамерой. Подруга говорит: «Это Аня, фотограф, она всех снимает — и „Мумий Тролля“, и Земфиру. Вам с ней нужно фотосессию сделать». В общем, начала рекламировать. А мы уже спешим, уходим:

— Конечно, посотрудничаем! Маня, да?

— Я — Аня!

— Ладно, будешь Маней.

Так мы познакомились с фотографом Анной Макаревич, нашей Маней — веселым человеком с фотоаппаратом и ближайшим другом группы «Звери».

Расставшись с Олей, я от нее съехал. И пока я искал себе новое место жительства, поселился в квартире Сашиного отчима Виталия Александровича на 9-й Парковой. Это была квартира взрослого мужчины, чувствовалось, что хозяин — московский интеллигент. Переехав туда, я как будто попал в другой мир. Там было много книг, на стенах висели картины, на полу лежали красивые ковры, стояла лампа с абажуром, чуть ли не кресло-качалка была, пледом диван накрыт, какие-то статуэтки… Все такое аккуратное, интеллигентское, взрослое. Я попал в этот мир, и мне было очень интересно находиться в этом новом для меня состоянии. Потому что я всегда в шутку — не в шутку мечтал оказаться именно в таком своем будущем — взрослом, зрелом. У камина, в кресле-качалке. Не старость, нет, а чтобы плед, виски вкусный, сигарка. И полено в камине потрескивает. Для меня это как белый костюм с яхтой. Такая атмосфера супердомашняя, супервкусная, благородная. Не то что размеренная, чуть-чуть от Шерлока Холмса — эта ливановская тема в меня вселяла какую-то легкую уверенность. Что-то английское, слегка чопорное. Меня почему-то тянуло к таким декорациям. Если бы меня спросили, где ты хочешь очутиться, я бы сказал, что именно в таком месте. Не в каком-нибудь хайтековском кресле космонавта на 23-м этаже нью-йоркского небоскреба, а в кресле у камина, чтобы сидеть и рассматривать книги. Там было все, начиная с медицинских справочников и заканчивая классикой зарубежной и русской. Тургенев, Толстой, Достоевский. Я не читал, я полистывал. Раз! — и еще какую-то книжечку обнаружил для себя. Два! — открыл, почитал.