Он с силой проводил по моей коже своими ладонями, жесткими, как наждак, и растирал клещей в скользкую кашицу. Если дать ей затвердеть, она покрывала кожу сплошной коркой. Я смотрел на него, как на сумасшедшего, и с удвоенной яростью принимался счищать отвратительных насекомых.
А ведь были еще разнообразные жуки, муравьи со стальными челюстями: огненные - вместе их укуса кожа горела в течение нескольких часов; тамба и лач, после укусов которых меня лихорадило; «строители городов» - термиты и, наконец, самый страшный - черный муравей. Его укус настолько ядовит, что может привести к смерти. Мир земных существ, занимающихся только пожиранием друг друга, делал это здесь в сотни раз интенсивнее, чем в любом другом месте. Ведь существ здесь было больше.
Но самое худшее начиналось вечером, когда к нам устремлялись тучи москитов и комаров. Мазь, которой снабдили меня в поселке, не помогала. Я распухал от их укусов, я был отравлен их ядом до такой степени, что сознание грозило помутиться. Постепенно нужда заставила маня выполнять советы моего проводника, и я оставлял на себе клещей и кашицу, образованную из них, чтобы закрыть свое тело перед москитами. Я научился выбирать меньшее из зол, предоставляя насекомым сражаться за мою кожу и мою кровь. Я противопоставлял их друг другу, уничтожал одних с помощью других, по сути поступал с ними так, как поступаем все мы. Мы осознанно и неосознанно подражаем природе, которая никогда не миловала своих созданий. Вот тут-то и начали проявляться моя цивилизованность, изощренность ума, ибо вскоре, буквально за несколько дней, я научился делать это и в джунглях не хуже, чем Этуйаве. Правда, следует учесть, что у меня были уже кое-какие навыки, приобретенные в пограничном поселке, где я жил среди моих товарищей. Итак, цивилизованность все же чего-то стоила - она помогала мне быстрее изменяться и приспосабливаться к условиям, в том числе быстрее становиться таким же, как дикари.
Я привык есть сырое мясо и рыбу, умело разрывая их пальцами, подражал Этуйаве даже в жестах, в повадках, если это годилось для того, чтобы выжить. Я больше не реагировал на безвредные для меня звуки, какими бы громкими и зловещими они не были, зато настораживался даже при очень слабом, но незнакомом звуке. В этом последнем качестве я намного превзошел акдайца, моя интуиция срабатывала даже в тех случаях, когда, казалось бы, не имелось никаких поводов для опасений.
И если меня не укусила ядовитая змея, которых здесь было предостаточно, не подстерегла пантера, когда мы выходили на берег для отдыха или охоты, не перекусил пополам огромный аллигатор во время купания, то я должен быть благодарен в первую очередь своей интуиции.