Кстати, я уверен, что бабушка догадалась обо всем с одного лишь взгляда на нас. Я имею в виду о том, что нас было трое. Но она была будто слишком тактична или слишком мудра, чтобы нас разоблачать. Или, может быть, ей было понятно, что «испорченное» звено в нашем треугольнике именно ее внук?
Мы долгое время лежали без сна, тесно прижатые друг к другу на узком диване. Мы молчали. Я держал Яснину руку, но не чувствовал с ее стороны никакого желания отвечать на мои пожатия.
– Это твоя комната? – Неожиданно она нарушила тишину, обращаясь к Пете.
– Нет. Но здесь я спал гораздо чаще, чем там… дома…
– Почему?
– Ну, – сказал Петя, и я по голосу различил, что он еще недостаточно протрезвел. – Лучше тебе не знать.
Странно – это, наверное, была самая откровенная фраза о прошлом, которую я от него слышал.
– Так же, как мне лучше было не знать про тех девушек? – Голос слишком холодный. Тебе не выстоять, Воронцов.
– Нет… Рыбка… Ничего такого… То есть все гораздо хуже. Я не хочу, чтобы кто-то об этом знал, тем более ты.
– Что может быть хуже?
– Есть такие вещи, поверь мне. Давай не будем о моем детстве, пожалуйста.
– Что это было, Петя? – Она приподнялась на локтях и произнесла его имя так привычно: настойчиво, полушепотом. Так она просит его среди ночи принести воды. Так она угадывает, кто целует ее, когда мы завязываем ей глаза. Так отвечает, когда с Петиного телефона ей звоню я. Привет, Петя. Тебе не выстоять. Ты виноват перед ней. И ты все расскажешь.
– У меня неблагополучная семья, – прошептал он, сдаваясь. Я видел силуэты их лиц на фоне чуть подсвеченного окна.
– Что это значит?
– Разве ты не знаешь, что такое неблагополучные семьи?
– Они бывают очень разные.
– Моя мать пьет.
Я вспомнил – некстати, внезапно, слишком резко – неприятный голос из телефонной трубки, голос его матери, и режущий, каркающий смех. Что-то содрогнулось во мне. Зря ты открыла эту дверь, Рыбка.
– Бабушка брала тебя к себе?
– Да. Но чаще я сам приезжал. Эта бабушка по отцу, она пыталась вообще забрать меня из семьи и оформить надо мной опеку. Но тогда почему-то меня оставили… там… все равно. У нее не получилось.
– Забрать из семьи? Зачем?
– Нельзя было там жить. Мать должны были лишить родительских прав. – Для меня было очевидно, что сейчас он выдавал сокровенные тайны. Под действием алкоголя и вины перед Ясной? Двух рюмок портвейна было бы недостаточно, чтобы развязать ему язык. Скорее, он ждал ее прощения.
– За что?
Петя долго молчал, отвернувшись от Ясны к окну.
– За рукоприкладство, – наконец тихо сказал он. – Так, кажется, в этом случае выражаются.