— Сын на техническую станцию ходит, — прибавил он с приметной гордостью. — Занимается. Точно.
— И в этом году ходит? Отлично! Ну, вот видите! Значит, он уже не такой безнадежно вялый мальчик, каким кажется.
Евгения Николаевна направилась ближе к Скопину, подошла совсем вплотную к парте, за которой тот сидел, и легонько побарабанила по ней пальцами.
— Вы могли бы мне очень помочь, — сказала она.
Анечка насторожилась еще более прежнего и даже приложила карандашик к губам.
— Леня ваш всегда такой медлительный, и взгляд у него рассеянный, печальный, скучный. Кажется, ничто его не интересует, ко всему на свете он равнодушен… Дремлющая, сонная душа… А это, оказывается, совсем и неверно. Вон какая у него стойкая привязанность к техническим занятиям! Отсюда, очевидно, и его любовь к черчению. Ясно? Не правда ли?
Она просила отца помогать ей: надо терпеливо добиваться, чтобы Леня занялся школьными предметами с тем же увлечением, с каким он отдается приватным занятиям на технической станции. Надо разбудить в нем самолюбие, чтобы не довольствовался самым малым — одними тройками. Надо привить ему охоту к соревнованию с товарищами…
— Конечно, это не так просто, — предупредила она, возвращаясь за свой столик. — Одними внушениями, скучными назиданиями и поучениями мы ничего не добьемся. Воронин Константин! — назвала она фамилию другого ученика, но тут же на некоторое время снова вернулась к делам Леонида Скопина: — Будем действовать вместе и в школе и дома, будем с вами, товарищ Скопин, чаще встречаться, советоваться, подсказывать друг другу, и я уверена — мы расшевелим Леню, раздуем в нем живую искорку…
Еще так недавно Анечке было жаль родителя в желтой кожаной тужурке — таким выглядел он огорченным, — теперь он снова шевельнул в воздухе сжатыми кулаками, точно круто направлял руль невидимой машины по новому пути.
— Константин Воронин! — повторила учительница. Худенькая женщина в теплом вязаном платке еще раньше поднялась с места, дожидаясь. — Садитесь, пожалуйста. Сидите! Сидите!.. Костя ваш учится хорошо. Очень хорошо. — Пожилая женщина глубоко поклонилась, стягивая плотнее на груди платок обеими руками. — Никаких замечаний не имею. — Снова поклон. — Случается, правда, пошаливает, иной раз любит покуролесить на уроке, лишь бы рассмешить товарищей. А однажды цирковой номер показывал. Правда, в перемену. Стоял на парте вниз головой. — Мать Воронина и тут молча поклонилась. — Но я думаю — все это не беда, пройдет… Это, наверное, от избытка энергии. А ученик он хороший и общественник настоящий, добрый, отзывчивый товарищ, недаром его в комсорги выбрали… Да вы садитесь! Сидите, пожалуйста! — упрашивала Евгения Николаевна, но женщина в большом платке все стояла и кланялась.