Молодой артист, занятый поддержкой танцовщицы в последних тактах, согласился:
— Правильно, дядя Кузьма.
— А она, между прочим, кто такая? Она же еще совсем девочка, а никакая не невеста! Она на вас, на всех четырех, ноль внимания, фунт презрения. Ей бы только с вами поиграть — и весь разговор.
— Верно, верно, дядя Кузьма! — согласилась и Наташа.
— Так какое же ты имеешь право в последнюю минуту глядеть на него так, будто обещаешься ему, вроде вот-вот предпочтение ему сделаешь? — сурово спросил он и даже ногой топнул. — Девочка ты, девочкой и оставайся!
В это время Вера Георгиевна вернулась в класс за забытым платком.
— Никакого предпочтения! Одна шалость!.. Ясно? — убеждал Кузьма, еще не замечая артистки. — Так и Вера Георгиевна, как сейчас помню, танцевала это самое в пятнадцатом году…
— Ой, Кузьма! — смеясь, прервала его артистка. — Что вы на меня тут наговариваете? Неужели я такая старая?
— Как сейчас помню, Вера Георгиевна. Вы мне тогда еще контрамарку пожаловали…
— Да нет же, дорогой, нет! — говорила она, набрасывая платок себе на плечи, и совсем по-молодому блестели, искрились от смеха ее глаза. — Ужасно вы меня старите! Это было вовсе не в пятнадцатом году, а… в шестнадцатом!.. В шестнадцатом, Кузьма! В шестнадцатом!
А в садике, уже давно потемневшем, два мальчика по-прежнему сидели на скамье.
Ветер стих, зато падал снег. Ребята успели уже и поссориться и помириться, одно время совсем продрогли и ради тепла погонялись друг за другом, боролись, играли в снежки, потом снова уселись на скамье и затихли.
На плечи и колени им оседало все больше снегу, и лень было его смахивать.
— Какой там чудак за роялем сидит? Подумай! — сказал Толя. — Сколько мы здесь ждем, а он все одно и то же играет. И какими-то кусочками… Будто сыграет чуть и сейчас же уснет, потом очнется, опять пошевелит пальцами и опять задремлет…
— Как это называется? Вот то самое, что он играет… ты сказал…
— «Спящая красавица».
— Это из сказки, что ли? Про заколдованное сонное царство?
— Ну да… А хорошо, когда падает снег! Верно? Сразу уютно становится и как будто теплеет.
— Хорошо… Но, может быть, так и надо, урывками, играть? А? Раз про сонное царство?
— Слушай, Алеша! Пойдем! Что зря упрямишься? Пойдем домой!
— Еще десять минуток… Последние десять минут — и поедем.
— Все равно ты не разберешь теперь, в темноте, она или не она.
— Разберу… Сразу разберу, хоть какая хочешь тьма!
Алеша не ошибся.
Он никогда не видел Наташу в зимнем — в кожаной шапочке, отделанной серой мерлушкой, с маленьким чемоданчиком в руке, — но узнал ее тотчас, едва она показалась из-за тяжелой двери подъезда, в сопровождении толпы взрослых, нарядно одетых людей. Сколько их, мужчин в шубах с дорогими воротниками, бобровыми и котиковыми, — один, два, три, четыре, пятеро мужчин! Вот все вошли в садик, двинулись мимо. Наташа заметно прихрамывала. Свет далекого фонаря упал ей на лицо. Это продолжалось одно мгновение. Но Алеша успел заметить — она болезненно морщилась и даже прикусила губу. Что такое? Почему она хромает? Один из спутников взял ее под руку. Все уходили дальше, дальше по узенькой дорожке меж сугробами садика.