— Так era нам неизвестно, вы яво спроситя. Чаво со мной–та, я человек маленький.
— И с него спросим, — зловоще сказал Сибирцев. — И с тебя три шкуры спустим. Это я вам обоим обещаю. Вот из–за таких, как твой Степак, все наше благородное дело рушится, это за ваши зверства нас мужики ненавидят. Ох, не завидую я вам, когда придет полковник, нет, не завидую. Он и не таким языки развязывал.
Страх наливался в глаза Ивана Зеленова. Оттого, что никак не мог он взять в голову, к кому попали они — к чекистам или к своим, но каким–то странным: бьют, пугают, стращают, чего–то требуют, а чего — непонятно. И главное — за что?
— Кто вас послал? Ну, вспоминай!
Решил Зеленов, что лучше говорить правду. Уж больно ретивый да сердитый оказался их благородие. Ишь как Степака–то разделал, тот, бедняга, враз скукожился, и не хрюкнул даже. Кровавой соплей умылся. Нет, лучше правду. Тем более, что когда посылал гонцов ихнее благородие господин капитан Черкашин, тоже предупреждал, чтоб хозяину шибко не перечить. А кто он и как зовут — не сказал. Сказал только, что его приказ закон. А он, вишь ты, полковник, оказывается. И ежели у господина полковника такие вот на подмоге, то каков же сам–то!.. А велел господин Черкашин сказать, чтоб хозяин то оружие, что у него хранится, быстро, и к завтрему, перевез в Зимовский лес, там его ждать будут, а где, он знает сам.
— Еще что?
— Ета Степаку сказать велели вашему хозяину. Чаво — ня знаю.
— Ладно. Подождем, когда сам вернется.
Тупик. Дальше все будет зависеть только от Званицкого. Немного сказано, но и это важно. Где он, Зимовский лес, местные наверняка знают. Ну вот, будет им работенка. А теперь с этими.
Не давая возможности гостю опомниться и прийти в себя, Сибирцев распорядился быстро. С кухни вызвал перепуганного деда, поправил в его руках винтовку и сказал:
— Так держи, Егор Федосеевич, — при этом он грозно передернул затвор. — Ежели шевельнется, сразу стреляй. Я сейчас.
Он отодвинул в сенях бочку, убрал половик, выдернул доски и спустил в подвал Степака. Потом загнал туда же Зеленова.
— Смирно сидеть. Голос услышу — убью!
После этого закрыл лаз и сверху на доски накатил бочку. Все, не выберутся.
Дед по–прежнему держал винтовку наперевес, испуганно отстраняясь от нее всем телом.
— Давай сюда. Кончено. Отдыхай. И гляди мне, никому о гостях ни–ни. Понял?
Егор Федосеевич затряс бороденкой.
— Смотри–ка, день уже скоро… — Сибирцев покачал головой и взялся за мешки.
После полудня появился наконец хозяин. Был он сумрачен сверх меры, даже сильно растерян, будто от свалившейся на голову чрезвычайно неприятной неожиданности. Еле кивнул в ответ на приветствие Сибирцева, тут же, не сдержавшись, грубо отшвырнул табуретку, подвернувшуюся под ноги. Что–то, понял Сибирцев, крепко его расстроило, рассердило, если не сказать большего. Но не стал спрашивать. Продолжал по–прежнему сидеть на торце лавки, облокотившись о подоконник, и курил, поглядывая в окно. Сам расскажет, когда сочтет необходимым. Однако хозяин зол. Крепко зол.