Однажды утром, когда мы копали землю в саду, нам пришлось пережить нечто вроде испуга: неожиданно показалось двое польских солдат с винтовками в руках, а вслед за ними двигался сопровождаемый санитаром плетущийся на костылях человек в больничном халате. Его-то, как и санитара, мы не сразу заметили.
«Все кончено» — промелькнуло в моем сознания. Мы выданы с головой. Это пришли, чтобы взять нас.
Сердце заколотилось с бешеной быстротой. Такое ощущение я испытал, когда двенадцатилетним парнишкой тонул в реке. Помню, что в первые секунды моего погружения в воду я переживал ощущение дикого страха, но одновременно родилось невероятное спокойствие; я точно фиксировал свои мысли, молниеносно пробегавшие в сознании; казалось, что один человек тонул, а другой с берега с блистательной точностью впитывал в себя все мельчайшие ощущения утопавшего, переживая их вместе с ним.
Такое примерно ощущение пережил я, когда увидел польских солдат, что-то внутри трепетало в диком страхе, но некое второе «я» во мне с холодным, зорким и четким любопытством фиксировало мельчайшие оттенки моих переживаний. Длилось это впрочем не более двух-трех секунд.
Заметив человека на костылях, я, конечно, понял, что солдаты охраняют больного.
Каким образом он очутился в нашей больнице?
Появлений новичка казалось мне странным и уж во всяком случае настолько неожиданным, что выбивало из обычной колеи и требовало немедленных разъяснений.
Я постарался овладеть собой. Имею ли я право приблизиться к неизвестному? Как отнесутся к этому солдаты?
Больной присел на скамью неподалеку от нас. Я с самым невинным выражением спросил солдата:
— Что это за человек?
— Большевик, пся крев, — ответил он скорее добродушно, чем злобно. — Поймали на германской границе.
— Почему же он на костылях?
— А это его отработали наши ребята; пришлось в больницу поместить.
Неизвестный стал внимательно рассматривать меня. В глазах его вдруг мелькнула лукавая усмешка. Мне стало не по себе. Впечатление было такое, словно он что-то о нас знает.
— Сколько времени находится этот человек в больнице? — спросил я санитара.
— Да уж давно.
Незнакомец оказался, стало быть, нашим товарищем из польской братской партии. Он находился в отдельной палате под охраной солдат.
Только этим можно было объяснить, что мы мы ничего не знали о его существовании.
Весьма возможно, что он-то был осведомлен о нас, пленных, попавших в госпиталь.
Умеет ли он говорить по-русски? — подумал я. И тотчас сам себе ответил: конечно, умеет.