Жаловаться на них представлялось совершенно бессмысленным.
«Пора бежать, нельзя упускать момента!»
Мы назначаем точный срок. Как будто половина дела сделана. Нам не терпится: мы все страшно жаждем действия, смелого, решительного, пусть безрассудного.
И вдруг…
В намеченный нами день утром в бараке появляется унтер-офицер. Раздается команда:
— Собраться с вещами!..
Я вижу, как бледнеет Петровский, вижу растерянное лицо Грознова и чувствую себя особенно неловко. Ведь как-никак, не будь меня, мои товарищи давно бы бежали. Я явился для них помехой.
От них ни одного упрека.
Это причиняет мне нестерпимую боль. Если бы нужно было, я пожертвовал бы своей жизнью для того, чтобы вернуть им возможность бежать. Но уже поздно.
Я кладу за пазуху ножницы, нож и выхожу из барака.
Пленные строятся в шеренги.
Нам напоминают о том, что шомполы и приклады еще не отменены. Но мы уже почти не реагируем на побои. Стараемся только, чтобы удар не приходился по лицу.
Нас ведут полем. Ноги месят густую липкую грязь. Их трудно вытаскивать. Временами кажется, что увязнешь. Тогда подбегают с проклятиями конвойные и начинают подталкивать прикладом.
Мы начинаем метаться, как затравленные. Меркнет голубое небо, сразу тускнеют все яркие радостные краски, и становится обидно и грустно.
Мимо проносится поезд. Из окон на нас глядят удивленные лица пассажиров, уносящих с собой странное видение — сотню выходцев с того света. Пробегает последний вагон с кондуктором на тормозе.
Путь свободен. Мы карабкаемся на насыпь и подходим к вокзалу.
Нас набивают в товарные вагоны. В них кучи неубранного навоза. Вот и корыто уцелело. Мы жадно допиваем остатки воды в нем. Охрана снаружи запирает двери.
Мы отправляемся. Куда?
Засыпаем тут же на полу, тесно прижавшись друг к другу.
Ночью конвой неожиданно нас проверяет.
Кто-то в вагоне услышал оброненное слово: «Варшава», и оно в момент облетает весь вагон.
Эшелон задерживают лишь на час, другой. Из вагонов никого не выпускают.
Мы стоим на запасных путях.
Поехали. Опять в неизвестность. Старались не говорить друг с другом.
Вышли. Построились.
— Сейчас пойдем обедать, — обещает конвоир, — а потом поедем дальше.
— А вы не знаете, пане?.. — спрашиваем почтительно и робко, словно, попав в плен, мы потеряли право быть любопытными даже тогда, когда это касается нас непосредственно.
— Далеко, в центральные лагери, — отвечает солдат на ломаном русском языке.
Нас ведут около километра в какую-то громадную казарму, приспособленную под столовую.
— Посмотрите, тут есть даже лавки и столы.
Мы рассаживаемся группами и ждем обеда. К общему удивлению, впервые за время нахождения в плену получаем прекрасный обед: суп с крупой и даже с салом. Этот обед, по сравнению с тем, что мы ели раньше, был подлинной мечтой.