Прошел длинный день. Мне казалось, что ему конца не будет. Снова наступила жуткая ночь. Днем хоть санитары не спят. Лежу на постели, не отрывая глаз от открытой настежь широкой двери. Жду нападения. Больные стали перешептываться, подходя один к другому, собираясь группами.
Быстро, нервно размахивают руками. Потом набрасываются на кого-нибудь. Жертва воет, отбивается, плачет.
Вопли, рыдания, крики…
Летят миски во все стороны, трещат табуретки…
Больные хрипят, глаза выпучены, брызжут слюной, рвут в клочья белье.
Истерики, припадок за припадком.
Вой нарастает…
Ругань и слезы. Слезы без конца…
Я чувствую, что начинаю сам сходить с ума. Мне хочется выть. Оставаться дальше с этими людьми — выше моих сил. Но я стараюсь овладеть собой. Присматриваюсь, изучаю их.
Страшно. Я не знаю, куда деваться. Весь дрожу.
Еще минута, и я брошусь на этих людей, вместе с ними буду плакать, выть, кусаться, ввяжусь в драку.
Прибегает, волоча халат, «солист» из соседней палаты и прячется под мою кровать.
Сейчас он на меня набросится…
Что делать?
Я кричу и, теряя сознание, падаю на пол.
— Эх ты, трепло! — повернулся вдруг Исаченко к Борисюку. — Знаешь, я двадцать ночей таких провел. Глаз не сомкнул. Старик мне плевательницей голову расшиб. Страху натерпелся, седой весь стал. Признали меня потом здоровым и в тюрьму погнали. Оттуда лишь на фронт отпустили. Вот и посчитай: дома с двадцати лет не был, а мне уж больше тридцати, что я в жизни хорошего видел? Сумасшедший дом? Тюрьму?
Сконфуженный Борисюк зарылся головой в солому — лица не видать.
Петровский притягивает к себе взволнованного Исаченко и говорит:
— Ладно, брат, мы тебя в санаторию отправим, когда домой придем, и бабу веселую дадим. Будешь пироги есть и Борисюка угощать.
Все смеются.
В нашем «жилище» воцаряется спокойствие. Мы дремлем.
С наступлением темноты выползаем на дорогу. Мы стая волков — голодных, тощих и злых. Дешево не дадимся никому в руки. У нас нет оружия, но мы, как голодные волки, зубами будем защищать свою свободу.
Холодно. В полях предательские сугробы. Занесешь ногу, проваливаешься по пояс. Опираясь друг на друга, трогаемся вперед.
— Эх, еще бы где-нибудь на таких добрых людей наткнуться! — мечтает вслух Борисюк.
Прошло несколько часов, в течение которых мы молча шагали, отдавшись каждый своим мыслям.
С мной случилась вскоре беда — зашиб ногу. Это сильно мешало мне передвигаться, и товарищам поневоле пришлось замедлить шаг, чтобы не потерять меня на дороге. Отрезали кусок брюк и обвязали мне ноги: получилось что-то вроде онуч.
Двинулись дальше.