Сергей Григорьевич рано умер, но учителя, которых он набрал, продолжали работать, и концепция оставалась неизменной.
Я очень нежно к школе отношусь, проводил там огромное количество времени. Дома тебе объясняют, что хорошо, а что плохо, в школе же демонстрируют конкретные примеры поведения. Все эти женщины, которые там вожжались с нами, детьми, бесконечно воспитывали нас своим положительным и отрицательным примером. Со всеми учителями у меня были какие-то особые отношения – плохие или хорошие, но искренние и живые.
Классная руководительница и через тридцать лет после окончания школы оставалась для меня родным человеком. Полтора года назад она умерла. Учительница математики ставила спектакли. Она оставалась после уроков и репетировала с нами до самого вечера месяцами – где тут советская власть?
Было и другое, конечно. Допустим, в пятом классе на ботанике я о чем-то заспорил с учительницей. В пылу она сказала: «Ковальский, ты цинист!» – в смысле циник. И я предложил ей на следующее занятие принести словарь, чтобы подучить русский язык. У нас была вражда всю нашу жизнь. Я окончил школу, потом в ней учился мой брат – у учительницы была вражда с ним, потом я отдал в школу дочь – и у нее были сложности с этой учительницей. Мы замирились с ней всего несколько лет назад, встретились на улице и уже по-доброму разговаривали – всего-то 35 лет прошло с того самого «циниста».
Учительница пения когда-то в ярости кричала: «Как ты смеешь смотреть мне в глаза?» Сейчас она совсем старушка, я иногда встречаю ее на улице и говорю: «Здравствуйте, Зоя Петровна!» Она здоровается в ответ. Я вижу, что она меня не узнает, но ей приятно, что узнают ее.
Году, наверное, в 1976-м, в самый разгар еврейской темы в стране, мы проходили по русскому степени сравнения прилагательных. Я не удержался и для прилагательного «жидкий» предложил форму «жидее». В 12 лет шутка казалась мне просто гениальной, но меня выгнали из класса. А спустя два года школьная буфетчица уже не в шутку назвала меня жидовской мордой, и я замахнулся на нее табуреткой. Буфетчица пожаловалась, было разбирательство, и директриса, которая меня очень недолюбливала за мое разнообразное поведение, вынесла мне выговор, который ничего не значил, и даже не вызвала родителей. А буфетчицу уволила – вот вам и советская власть.
Нет, советская власть в школе, конечно, была. Но она была просто обозначена. Были какие-то комсомольские собрания (которые прошли мимо меня, поскольку я вступил в эту преступную организацию в самом конце десятого класса, за два месяца до поступления в МГУ), портреты Ленина и прочая хрень из этого набора. На детей, конечно, орали, как везде орали и орут до сих пор, но никого никогда не добивали и не дожимали до конца. Дети, как я уже говорил, были главными клиентами в школе. Этим она принципиально отличалась от обычных советских организаций, где все строилось под начальство, а люди, которых вроде как надо обслуживать, воспринимались как досадная помеха.