Наворачивая круги вокруг лагеря танкистов, Серегин ждал, пока исходящий от него Призыв подействует на этих людей, потерявших цель в жизни и веру в лучшее будущее. Ну, еще надо было дождаться, пока окончательно протухнут и начнут вонять останки туши индрикотерия, убить которого удалось только очередью пушки из БМП-2. Живой же танк, ептить – двадцать пять тонн весом, куда там трехтонному слону. Даже при всем том голоде, который испытывали солдаты и офицеры полка, сожрать такую гору старого жилистого мяса в разумные сроки они были просто не в состоянии. Поэтому в самое ближайшее время лежащая на окраине лагеря недоеденная туша индрикотерия должна была начать ужасно смердеть и собирать вокруг себя падальщиков, со всеми вытекающими из этого последствиями.
Но вот настал тот момент, когда три беглеца подряд сказали Серегину, что, несмотря на усиленные караулы, удрали из лагеря потому, что услышали некий голос, который звал их присоединиться к настоящему командиру. Капитан понял, что еще немного – и полк рассыплется подобно карточному домику, прекратив существование как воинская часть, и тогда наступившая анархия, которая мать порядка, покажет всем, что раньше все было не так уж плохо.
И вот рано утром, на шестьдесят второй день после Катастрофы, разъезды уланш, ранее таившиеся по балкам да промоинам, вдруг открыто замаячили на вершинах холмов вне досягаемости прицельного огня из стрелкового оружия, но отлично видимые в оптику командирских биноклей. Статные женские фигуры, в единообразном зелено-коричневом обмундировании которых недвусмысленно проглядывали «советские» мотивы, с самого начала ввели товарищей офицеров в преизрядный ступор, со временем сменившийся тяжким недоумением, потому что занявшие позиции на холмах всадницы не стремились предпринимать каких-либо активных действий. Они просто заняли позиции и ждали неведомо чего.
В связи с этим событием обычно сонный лагерь полка пришел в состояние, близкое к брожению. Одни ожидали дельнейших событий с надеждой, считая, что хуже быть уже не может. Другие же, напротив, считали, что хуже быть может, да еще как хуже, и предрекали, что уж теперь-то всем им настанет полный и окончательный амбец. Тихие шепотки постепенно перерастали в громкие споры, которые неумолимо грозили перейти в рукопашные. С учетом того, что соотношение «оптимистов» и «пессимистов» было примерно как один к двум или даже один к трем, то и в рукопашной неминуемо должны были победить именно «пессимисты».
И даже когда командир полка подполковник Седов объявил в полку боевую тревогу, то выяснилось, что за два месяца полуголодного бесцельного существования разложение в полку достигло такой стадии, что почти половина личного состава не подчинилась этому распоряжению. А которые все же подчинились – те, заняв позиции в окопах, вырытых по периметру лагеря, не знали, что им делать дальше, потому что нападать на них никто не собирался. При этом разглядыванию маячащих на холмах воительниц ощутимо мешало отсутствие у солдат даже элементарной оптики, но этот недостаток вскоре был исправлен, потому что по кругу в экипажах пошли бинокли командиров. В сугубо эстетических, так сказать, целях.