…Мысленный кинопроектор переносит нас далеко от Балкан, в немецкий город на южном побережье Балтики. Едва различимая фигура человека, склонившегося над листом бумаги: он что-то пишет. Когда-то, до XI–XII вв., в этих местах жило славянское племя вагров. Но времена эти канули в лету, вагры были ассимилированы и влились в состав немецкого народа, оставив память о своем былом существовании в названиях некоторых селений, рек и озер. Правда, по неисповедимым капризам истории правящим герцогом этой земли стал представитель российского императорского дома. Нынешнего герцога звали Павел Петрович. Вспоминал ли обо всем этом пишущий незнакомец? Да и кем он был? Кто знает! Наверняка известно лишь одно — писал он по-латыни, и из-под пера его выходило пророчество о том, что отец теперешнего герцога, Петр III, жив и скоро вернется, чтобы навести в своих владениях порядок. Время и место действия, а также личность писавшего неизвестны. Скорее всего, это было около 1768 г., возможно, в Киле, столице Гольштейна.
…Нить памяти, продолжая разматываться, влечет за собой все дальше — на этот раз снова в Россию. Она ведет к уединенному степному хутору, живущему своими повседневными заботами и непривычному к стороннему многолюдству. Но нынче здесь толпился народ. Возле дома вот уже как два дня роятся любопытные, не только местные казаки, хорошо знающие хозяина, но и беглые русские мужики, соседние татары и калмыки. Настроение у всех приподнятое. Еще бы, ведь поговаривают, что на хуторе остановился сам царь-батюшка Петр Федорович! Кое-кто уже удостоился чести видеть его, пусть и издали, а некоторым повезло: подходили к руке и беседы удостаивались! Но дверь закрыта, царской персоны не видно. Однако поутру, когда в нетерпеливом ожидании толпа достигла нескольких десятков человек, дверь распахнулась. Быстрой походкой вышел ладно сбитый, в новой казацкой одежде, среднего роста, еще не старый мужчина. Волосы у него темно-русые, но в глаза бросается черная борода, а пронзительный, повелевающий взгляд глубоко проникает в душу. Это тот, кого так долго ждали забитые и униженные помещиками и начальством, но не утратившие человеческого достоинства люди. А тем временем вперед выдвигается молодой казак и подносит к глазам лист бумаги. Ожидание достигает предела. «Самодержавнаго амператора нашего, — ударом набата поплыл его голос над слушателями, — великаго государя Петра Федаровича всероссийскаго и прочая и прочая! Во имянном моем указе изображено яицкому войску. Как вы, други мои, прежним царям служили до капли своей до крови, дяды и оцы вашы, так и вы послужити за свое отечество мне, великому государю амператору Петру Федаравичу. Когда вы устоити за свое отечество, и ни истечет ваша слава казачья от ныне и до веку и у детей вашых. Будити мною, великим государям, жалованы: казаки, и калмыки, и татары. И каторые мне, государю амператорскому величеству Петру Федаравичу, винъныя были, и я, государь Петр Федаравич, во всех винах прощаю и жаловаю я вас: рякою с вершын и до усья, и землею, и травами, и денижъным жалованьем, и свиньцом, и порахам, и хлебным правиантам. Я, велики государь амператор, жалую вас, Петр Федаравич» (132, т. 1, с. 25).