У нашей медсестры-худларианки на одной конечности имеется повязка, где обозначены ее должность и персональный номер, – пояснила Летвичи. – Номер используется в административных целях, и это единственное определение личности худларианки, нам известное. В связи с тем, что представители других видов не умеют различать худлариан внешне, в случаях необходимости к ним обращаются, называя последние цифры этого номера. По имени худлариан никто не зовет, поскольку они к своим именам относятся как к чему-то очень личному и сокровенному. У представителей их вида принято называть друг друга по имени только в кругу семьи или при общении с теми, с кем они собираются вступить в супружескую связь, непосредственно перед соитием.
Похоже, вы ощущаете некоторую симпатию к нашей медсестре-худларианке, – добавила Старшая сестра. – Однако, учитывая вышеизложенное, вам лучше не заводить с ней разговора о том, как ее зовут.
Летвичи удалилась на сестринский пост, по пути издавая противные непереводимые звуки, напоминавшие те, которые мог бы издавать больной с тяжелейшей дыхательной недостаточностью. Между тем скорее всего то был илленсианский эквивалент смеха.
Хьюлитта бросило в жар. Ему казалось, что воздух в палате нагрелся от его пылающих щек. Он упал на подушку и уставился в объектив видеокамеры, гадая, не вызовет ли покраснение его щек тревогу еще у какого-нибудь мерзкого страшилища, которое поспешит явиться к нему на помощь.
Не вызвало. Минуло несколько минут, но никто к Хьюлитту не прибежал. Это радовало, однако к радости примешивалось раздражение. Никто к нему не шел – уж не значило ли это, что для того, чтобы привлечь внимание сотрудников, ему нужно упасть с кровати, сломать руку или совершить еще что-либо, столь же мелодраматическое? Хьюлитт успокоился, но на смену раздражению явилось старое, знакомое чувство злости и отчаяния. «Зря я согласился сюда отправиться». Он лежал и осматривал палату, уставленную большими замысловатыми кроватями. Увы, не все пациенты, занимавшие эти кровати, были сейчас скрыты от его взгляда ширмами. Со стороны сестринского пульта доносился приглушенный лай, стоны и бульканье. К счастью, расстояние мешало Хьюлитту как следует разглядеть тех, кто вел эти «разговоры». Он всегда недолюбливал незнакомцев. Не радовали его даже встречи с родственниками, которых он подолгу не видел, – за время разлуки они так отвыкали друг от друга, что их приезд вносил беспорядок в привычную, удобную, организованную, одинокую и более или менее счастливую жизнь, которую создал себе Хьюлитт. А теперь он оказался среди незнакомцев, незнакомых настолько, что такого он в жизни и представить себе не мог. И виноват в этом он, и только он.