– Смотри, это мой сотовый. Если что-то срочное, я тебе звоню. Если снять трубку не можешь, сбрасывай. Потом перезвони. Если у тебя что-то срочное, звони сразу. Я буду снимать и молчать, пока твой голос не услышу. Этот номер никто не знает, усек? – снова повернулся я назад к Николаю.
– Усек, – кивнул он головой.
– Меня интересует простой вопрос. Когда Вагон получает самолеты и что планирует Михалыч? – спросил я прямо. Николай опустил глаза, потом посмотрел в сторону. Там пусто. Глухой тупик и забор бетонный.
– Через неделю вроде за грузом собирались. Точную дату не знаю, но Вагон скажет, – выдавил, наконец, из себя Скрипко.
– Хорошо. Кто его валить будет? – снова задал я прямой вопрос.
– Кого? – переспросил Николай.
– Ну не Михалыча же, Вагона, конечно, – надавил я.
– Это… Я не знаю… Борман не говорит. Он, наверное, грохнет, – снова опустил глаза Николай.
– Отлично. Теперь слушай меня внимательно. Если дашь уйти Вагону, мы с тобой в расчете. Понял?
– Да понять-то понял, да как же я… – Николай запнулся.
– А вот это твоя проблема. Подумай сам. Сигнал ему подай или еще как. Не важно. Ты просто учти: если Вагону хана, то и тебе хана. Вам всем хана, а тебе в первую очередь. Выживет Вагон – поменяется все. И у вас, и у тебя лично. Понял? – Я посмотрел по сторонам. Тишина. Никого постороннего вокруг. Только ветер шумит. Николай кивнул головой.
– Ты учти, Вагон ответку нехилую запустит, а тебя, если Вагона кончите, Михалыч первого в саванну вывезет. Вагон придет на место Михалыча – тебе жить и быть добру. Он вор с понятиями, своих без причины в землю не закапывает. – Я снова тронулся с места. Николай молча сидел и обдумывал сказанное мною. Я развернулся, снова проехался вдоль домов и остановился в другом дворе.
– Давай, беги и помни, что я сказал.
Николай хлопнул дверцей и пошел не оглядываясь. Рубашка на спине у него слиплась от пота. Нервы.
Ну что, можно ему верить? А какие есть варианты? Еще раз Вагону сказать, что тебя грохнет Михалыч? Скажу. Не поверит. Подумает, «прокладки мусорские». Он своему упырю Пичуге больше, чем мне, доверяет теперь. Ну и хрен с ним. Что мог, я сделал. Если выгорит и Вагон спасется, ко мне придет сам. И вот тогда мы поговорим уже по душам.
Материалы по вербовке Скрипко я не стал показывать. Штумпфа нет, а Мюллеру все до лампочки. Крис не спрашивает. Пусть в столе моем пока полежат. А дальше видно будет. Вечером тоже не было никакой собирушки. Каждый выполнял свою работу, а потом шел домой. Только Крис оставался в управлении. Видимо, печатал отчеты. На пресс-конференции никто не выходил. Перес боялся журналистов, а Крису было не положено по должности. Он просто детектив. Наконец, наступила пятница. Вот так, вроде отдыхаешь целую неделю, после с радостью выходишь на работу. А поработав немного, снова тянет отдохнуть. Как раз я закончил писать документы по поводу установления местонахождения убитых албанцами. Местонахождение не установлено. Албанцы в полной несознанке. Но улики тяжелые. Дело передают в суд, так что мы свою работу выполнили. А там пусть судья решает. Ну не землю же мне в саванне перекапывать? Ну ясно, что не найдем мы трупы. Тут выход один. После суда и обвинительного сурового приговора предлагать смягчение и полное раскаяние. Хотя, я не знаю, на что они и так надеются. Можно было, конечно, подвесить их за одно место, но тут в полиции Порто-Франко гуманизм. Да и мне оно не нужно. Так что, написав бумажку, я закрыл папку и собрался идти домой. А жил я снова один. Так и не помирились со Светой-первой, а со Светой-второй даже встречаться не начинали. Завтра Баринов приглашал на свою пирушку по случаю пуска производства, вот после нее и сходим вместе. Самое оно.