— В жизни должны быть и Рахили, и Макакусы, — примирительно добавил Артур, — для равновесия.
Марина отметила, что вслух ничего не сказала, а ответы получила. И что, оказывается, можно уметь читать мысли, а друг друга не понимать.
— Да не должно быть так.
— И охота тебе забивать голову!
— Но мы же люди почти взрослые. А ведем себя как детский сад.
— А ты не видишь, что взрослые живут, зажмурив глаза и заткнув уши? Обо всех не наплачешься!
«Может, правда? — расстроилась Марина. — Почему мне непременно надо за всех переживать? То Дору было жалко, теперь Макакуса. Живут же люди без этого, свободные от всяких лишних мыслей… Откуда я это знаю? Знаю. Вот Рафаэль — он только собой занят, Артур — книжками. Почему я так не могу? Наверное, правда, комплекс неполноценности… Или без комплекса это получусь уже не я, а Жанна?»
Действительно, с Жанной заодно она злословит и смеется над всеми, вместе с Рафаэлем — бродит в потусторонних сферах, отыскивая незатертые сочетания слов и неожиданные образы, с Артуром — копается в книжках и размышлениях, от которых первые двое шарахаются, а с Рудиком они плавают, кто дальше, и залезают на деревья, кто выше. Когда она бывает собой? И бывает ли? Это что же — она всего лишь зеркало своих друзей? Которое само по себе прозрачное пустое место?
— Оставьте общественные проблемы и послушайте меня, — потребовал Рафаэль.
И прочитал стихи, которые оканчивались так:
А в душу заглянешь — там счастия нет и следа,
И думать о нем, и мечтать невозможно.
— Слушай, а это не Лермонтов? — усомнилась Марина. — Да, точно: «и скучно, и грустно, и некому лапу подать».
— Правда, что ли? — чистосердечно удивился Рафаэль.
Жанна хохотала:
— Как Незнайка был Лермонтовым!
А Артур, как обычно, без следа улыбки, продекламировал:
Я помню чудное мгновенье,
Невы державное теченье…
Кто написал стихотворенье?
Я написал стихотворенье!
Рафаэль и ухом не моргнул, пусть упражняются в остроумии.
— Тогда еще вот это послушайте!
Он был несокрушимо уверен в своем «я» и в своем праве быть и Лермонтовым, и кем угодно, если ему так понадобилось.
Над Кудрино опять висела туча. Солнце застряло в ее раскрытой пасти, и единственный луч упал на крышу странного дома с большими окнами. Флюгер в виде парусного корабля вспыхнул так ослепительно, что потерял свои очертания и превратился в сверкающее пятно…
Он стоял возле дерева и, подняв загорелое лицо, с интересом глядел на флюгер. Туча ползла, луч перемещался, и парусник поворачивался вслед за лучом. То ли ветер дул в ту сторону, то ли кораблик был устроен особым образом, но он неизменно указывал туда, где было солнце.