– А я знаю, что вы не откажетесь подписать любую бумагу, мне известен ваш покладистый нрав, ваше презрение к земным благам.
– Ошибаетесь, Бенедикт. Если понадобится, мне хватит мужества. Правда, сама я согласна довольствоваться вот этим домиком и несколькими арпанами земли; останься у меня рента всего в тысячу двести франков, я все равно считала бы, что чересчур богата! Но я хочу, чтобы то имущество, которого так несправедливо лишили Луизу, перешло после моей смерти к ее сыну: моим наследником будет Валентин. Я хочу, чтобы он стал графом де Рембо. Такова цель всей моей жизни… Почему вы вздрогнули, Бенедикт?
– Вы еще спрашиваете почему! – воскликнул Бенедикт, выходя из оцепенения, в которое поверг его этот разговор. – Замечу, вы совсем не знаете жизни! До чего вы невозмутимы и непредусмотрительны! Вы говорите о том, что умрете, не имея потомства, будто… Праведный боже! Вся моя кровь закипает при этой мысли, но, клянусь спасением души, мадам, если вы говорите неправду…
Он поднялся и в волнении зашагал по комнате; время от времени он закрывал лицо руками, и только бурное дыхание выдавало его душевные муки.
– Друг мой, – нежно проговорила Валентина. – Сейчас вы слабы и говорите неразумные вещи. Тема нашего разговора чересчур щекотлива, поверьте мне: лучше кончим его, я и без того достаточно провинилась, явившись сюда в такой час по требованию неосмотрительного ребенка. Я не могу успокоить ваши мучительные, бурные мысли молчанием, и вы должны сами, не требуя от меня преступных обещаний, понять все… Однако, – добавила она с дрожью в голосе, видя, что с каждой минутой волнение Бенедикта возрастает, – если действительно для вашего блага необходимо, чтобы я нарушила свой долг и поступилась бы совестью, можете быть спокойны; клянусь вашей и моей любовью (видите, я не смею клясться именем Бога!), я скорее умру, нежели буду принадлежать другому мужчине.
– Наконец-то вы сподобились бросить мне ободряющее слово, – отрывисто проговорил Бенедикт, подходя к Валентине. – А я-то решил, что вы дадите мне уйти, раздираемому тревогой и ревностью, а я-то думал, что никогда в жизни вы не поступитесь ради меня хоть одним из ваших предубеждений! Нет, правда, вы обещаете? Но ведь это настоящий подвиг!
– Откуда эта горечь, Бенедикт? Уже давно я не видела вас таким. Неужели все огорчения должны обрушиться на меня разом?
– Ах, все это потому, что я неистово люблю вас, – ответил Бенедикт, хватая ее руку в каком-то диком порыве, – потому, что я отдал бы душу, лишь бы спасти вашу жизнь, потому, что отдал бы не колеблясь райское блаженство, лишь бы ваше сердце не знало даже самой ничтожной из тех мук, которые терзают меня, потому, что я готов совершить любое преступление по вашей прихоти, тогда как вы не совершите даже самого невинного проступка, чтобы сделать меня счастливым.