Почти столь же ревностно, как о чистоте своего взора, заботился Жюль Одуэн о чистоте своих рук. Лаская жену, он никогда не оказывал ей руками тех знаков внимания, с помощью которых возгораются некоторые неподатливые либо несколько вялые натуры. Его прикосновения сводились к самому что ни на есть необходимому обследованию; ведь госпожа Одуэн не имела ни малейшего представления о личной гигиене и соглашалась пользоваться мылом чуть повыше подвязки не иначе как по случаю родов. Подобное пренебрежение к гигиене, тоже, кстати, явление не единичное, присущее всем женщинам Клакбю, вовсе не свидетельствовало об их нелюбви к воде и мылу, — случалось же госпоже Одуэн мыть ноги, причем с неизменным удовольствием, — оно было просто-напросто следствием своеобразной христианской благочестивости, которая поддерживалась в деревне авторитетом того, в чьем ведении находились такого рода запреты. Кюре, разумеется, не запрещал женщинам мыть то, что им заблагорассудится, но он ловко обходил эту проблему, то и дело призывая их к целомудрию и тщательнейшим образом избегая комментировать те места в Священном писании, где можно было бы усмотреть нечто похожее на похвалу омовениям. Он поступал так и в интересах прихода, и в интересах религии. Бесконечно преданный своей пастве, кюре Клакбю был человеком честным, грубым и почти несносным из-за своей настырности; он не стремился нравиться, был способен незаслуженно обидеть человека или даже зло подшутить над ним, дабы вернуть его на путь истинный; долг свой он выполнял с присущей ему суровостью и в то же время с умом, как тот крестьянин, что бросает зерно туда, где оно прорастает, и не пытается сеять там, где все равно вырос бы один только чертополох. Зная, что биде или спринцовка по своей подрывной силе превосходят антиклерикальный банкет в Страстную пятницу, он, как мог, уберегал от них своих овечек.
По правде говоря, благочестивость госпожи Одуэн издавала несколько резковатый запах, который иногда смущал ее супруга. Не то чтобы он мешал ому, скорее, даже наоборот; однако он укреплял его и мысли, что удовольствие, получаемое женщиной, достойно скорее презрения и что заботиться о нем нет никакого смысла. Поэтому дело свое он делал быстро: жена еще только едва-едва начинала возбуждаться, а он уже модулировал свою радость. Госпожа Одуэн утешалась как могла собственными средствами, отчего испытывала массу угрызений совести, так как понимала, что главный-то грех таится прежде всего в тяжком старании получить удовольствие. Иногда она пыталась возбудиться загодя, возлагая руку на своего господина, но тот всегда недовольно отстранялся: испытываемая им при этом щекотка ничего не прибавляла к его порыву, а сама по себе подобная инициатива казалась ему посягательством на принцип мужской власти. Он утверждал, что может обойтись в этом деле без чьей-либо посторонней помощи. Когда он разжимал свои объятия, то ему случалось иногда по неосторожности засовывать руку под зад своей жены, и в такие моменты им почти всегда овладевал приступ веселья, настраивавший его на шутливый лад. Он не обнаруживал в этих округлостях ягодиц никаких признаков женственности, видя в них некую нейтральную зону, а веселила его воображаемая картина, как они натягиваются на ночном горшке. Это была единственная часть женского тела, вид которой казался ему забавным и даже приятным. Кстати, кюре Клакбю к шуткам на эту тему относился терпимо и порой снисходил до улыбки. Он не усматривал здесь никакой серьезной опасности и вместе с церковью принимал утверждение французского гения, что в этом мясистом местечке дьявол не живет.