— Вы, как всегда, торопитесь, Камков. Как только Яша начнет доставать бомбу из портфеля, его немедленно убьет Мюллер. Он не дурак, сразу поймет — на кой черт понадобился в приемной посла этот ящик. Давайте лучше помолчите. Яша, продолжайте.
— Мы уполномочены сообщить вам, что ВЧК арестован ваш родственник лейтенант Роберт Мирбах… А что дальше? Я, право, не знаю.
Спиридонова недовольно заметила:
— А говорите, подготовились! Если граф заявит, что положение родственника его интересует, тогда вы говорите: «Разрешите, господин посол, познакомить вас с документами!» И расстегиваете портфель.
— А если Мирбах скажет, что этот лейтенант его не интересует? — спросил Камков.
— Вы на редкость проницательны! — съязвила Спиридонова. — Я именно такое предположение и хотела высказать. Тогда, Яша, вы говорите: «Все же, господин посол, я на всякий случай оставлю вам копии всех документов». А вы, Андреев, встаете и загораживаете дверь. Где вы оставите автомобиль?.. Здесь?.. Отлично. Кто шофер?
— Кольт. Свой.
— Не струсит?
— Не должен. Он же ничего не знает.
— А когда громыхнет?
— Думаю, не струсит.
— Впрочем, это ваше дело. Важно убить Мирбаха.
— Не беспокойтесь, убьем.
— Желательно, чтобы вы остались живы.
— Постараемся.
— И еще желательно, чтобы вы не попали в руки ВЧК или немцев.
— У нас тоже нет такого желания. Мы уговорились: если кто-нибудь из нас будет ранен и не сможет уйти, другой добьет. В крайнем случае — самоубийство.
— Вы понимаете, на что вы идете? Андреев, понимаете?
— Отлично понимаю, Мария Александровна.
Спиридонова встала. Глаза загорелись, вскинула руку — того и гляди, перекрестит террористов.
— Россия не забудет вашего подвига. Партия социалистов-революционеров, русский народ вечно будут вспоминать вас. На Красной площади, там, где Минин и Пожарский, возвысятся памятники Егору Сазонову, Ивану Каляеву и вам, если вы погибнете. Но вы не погибнете. Я верю в вашу счастливую звезду.
— Мы бы хотели знать день, Мария Александровна. Хорошо бы поскорее. У нас, как у всех порядочных людей, нервы…
— Скажу в свое время. И день и час. А теперь давайте еще раз прорепетируем. Камков, встаньте на свое место. Вы — Мирбах. Идите. Медленнее!..
Стоила невероятная духота. Термометр у Исторического музея в тени показывал тридцать четыре градуса.
Ежедневно над Москвой проносились грозы, иногда одна за другой, словно кто-то гнал только что отгремевшую тучу обратно. Дожди были краткие — крупные капли падали на горячий асфальт и тотчас же испарялись.
И снова жара, воздух раскален, дышать нечем.
Июль — макушка лета, сенозарник, страдник.