— Вы слышите, господа офицеры, — русского! Я протестую! Я буду жаловаться! Я требую убрать немедленно, сию же минуту этого русского! Это чудовищно! Я сам выкину его! О! У меня еще, слава богу, есть силы!
— Герр капитан! Это же не рядовой, это генерал!
— Это хуже! Наверное, даже коммунист…
Санитарка привела сестру. Сестра подошла к Лукину, брезгливо посмотрела на его закрытые глаза, крепко сжатый рот — генерал был без сознания — сердито приказала санитаркам вытащить русского в коридор.
И вдруг сосед Лукина, тот, у которого не было видно ни глаз, ни носа, внятно, сильно сказал:
— Оставить… Капитан Хеслер, вы ведете себя недостойно!
— Как вы смеете!
— Смею, капитан…
Сестра, пригласите старшего врача герра Нельте.
— Слушаю, полковник.
— И скажите капитану Хеслеру, он мешает мне спать.
Вместе с доктором Нельте в палату вошли еще двое. На одном из-под белого халата виднелся генеральский мундир. У генерала были на редкость яркие, пунцовые губы.
Генерал сначала подошел к полковнику, положил ладонь ему на голову, мягко спросил:
— Тебе сегодня лучше, Курт?
— А, это ты? Мне было бы совсем хорошо, но у нас тут очень шумно.
Капитан Хеслер спросил генерала: «Разрешите?» — получил молчаливое согласие и заковылял из палаты.
Генерал посмотрел на Лукина, перевел взгляд на старшего врача Нельте. Врач коротко приказал сестре:
— Шприц!
И сам сделал укол. Лукин открыл глаза.
Немецкий генерал заговорил по-русски:
— Как себя чувствуете? Можете ответить на несколько вопросов?
— Смотря что вас интересует.
— Какие формирования были…
— На все вопросы, касающиеся Красной Армии, я отвечать не буду.
— Почему?
— Судя по вашему мундиру, вы генерал. Скажите, как бы поступили вы, окажись в моем положении?
Немец постоял молча, оттопырив толстую пунцовую губу, внимательно, словно прикидывая что-то, посмотрел на Лукина и вежливо сказал:
— Как вам угодно…
И ушел.
В палате стало тихо. Немцы поглядывали на русского генерала, и, хотя большинство из них не поняли, о чем шла речь, очевидно, достоинство, с которым русский разговаривал с представителем командования группы армий «Центр», вызвало у них уважение.
А боль в правой ноге усилилась. Особенно неприятно ныл большой палец. «Видно, меня еще раз трахнуло? Дергает и дергает…»
Лукин с трудом приподнялся, левой, действующей рукой сбросил шинель и одеяло и только тут увидел, что правой ноги у него нет…
В коридоре застучал костыль — возвращался Хеслер. Дверь распахнулась, и капитан, не удержавшись, растянулся на полу. Пытаясь достать отлетевший костыль, Хеслер упал еще раз и, так сидя с подвернутой ногой, злорадно закричал по-немецки: