На щеках её набирался румянец, глаза блестели… А класс гудел пчелиным ульем, и только несколько человек сонливо слушали учительницу.
Через несколько дней снова был урок литературы. Когда Людмила Михайловна вошла в класс, было непривычно тихо. Положила журнал. Поздоровалась. И… едва опустилась на стул, – раздался выстрел. Очень неожиданный в тишине и потому громкий. Это сработал пистон, подложенный под ножку её стула. Лицо учительницы стало белым, руки, лежавшие на журнале, дрожали... Восторженный класс шушукался. За окнами верещала малышня, отпущенная по случаю праздника домой пораньше…
Спотыкаясь на длинных паузах, урок кое-как доковылял до звонка…
Больше мы её никогда не видели. В класс она не пришла, в школу тоже… Позже говорили, что Людмила Михайловна оставила учительство и устроилась в бухгалтерию какой-то конторы, счетоводом.
Мы быстро забыли о ней.
Сколько событий сменили друг друга!
Но память не хочет изгнать из своих закоулков этот эпизод. И почему, когда я вспоминаю о нём, то и дело ставлю себя на место той растерянной фигуры и гляжу её глазами в отмороженные очи учеников?
Я не знаю, что это – особый талант, знание или род болезни – думать за другого человека, входить в его состояние, жить его болью… Так или иначе, – это умение - лишнее умение. Оно не делает жизнь счастливее.
Но оно научило понимать: другим тоже бывает больно.
И ещё я понял: мы, дети, бываем большими мерзавцами.
…Учительница истории Галина Васильевна меня, кажется, отличала. Так мне видится теперь из бесстрастного грустного далека. Доброй она была к каждому. Но ведь я был не каждый мальчик, я был еврейский мальчик. Может быть она, неприметная русская женщина из простой семьи выделяла меня потому, что я хорошо отвечал на её уроках – я любил историю. После литературы, конечно, но уж точно перед географией. Отвечая, я иногда прибавлял что-нибудь из прочитанного, кроме учебника, то про французскую революцию, то про Пугачёва.
Я запомнил её приветливый и чуть глуховатый голос, и эту её особенность – быть в сторонке и как бы рядом одновременно – на школьном вечере ли, на субботнике… На выпускных экзаменах, словно невзначай оказывалась возле моей парты и, обронив пару ободряющих реплик, помогала обрести спокойствие и преодолеть панику перед непонятным в билете. На марафонском сидении во время сочинения по литературе деликатно положить на парту лишний бутерброд, - в те голодные годы это дорогого стоило.
Галина Васильевна научила меня одной странной вещи, – оказывается, можно быть добрым в поступках