– Красивое, – ушла от ответа мать, наблюдая за падчерицей, которая, сполоснув руки, сейчас садилась за стол. Войдя, сводная сестра так ни разу и не посмотрела на меня. – Остальное не важно.
– Галя, ты не волнуйся, я тебе все верну, слышишь! Все!
– Ай, брось, Гриша! Разве дело в деньгах? Я Насте тоже вроде как не чужой человек, давай не будем при детях.
При детях не стали – спорить с матерью отчим никогда не любил. Но и покупки смотреть не спешил. Сейчас он выглядел таким же напряженным, как я. Жаль, мне ужасно хотелось смутить скелетину: вряд ли они с матерью выбрали действительно что-то стоящее, иначе Вера Воропаева вырвала бы эту вещь зубами для своей дочери, или я плохо знал госпожу директора, никогда не интересовавшуюся модой. Все давно привыкли к капризам Маринки. Наверняка какой-нибудь детский сад в рюшах.
– Соль подай!
– Что? – девчонка от неожиданности вздрогнула. Подняла взгляд от тарелки, заморгала испуганно. – Д-да, конечно, – неловко протянула руку.
– И сахар, – мать с Батей беседовали о чем-то своем. В последний час отчиму дважды звонили с хлебозавода – им всегда было что обсудить.
– Вот, возьми, пожалуйста.
– Может, и чаю нальешь, раз уж ты у нас такая добрая?
Я вертел перед собой чашку, из которой она обычно пила, и которую опрометчиво забыла в моей комнате, и с холодом смотрел в синие распахнутые глаза, надеясь, что мне не придется разбить столовый предмет при матери.
Не сразу, но скелетина сообразила, о чем речь. Побледнела, изменившись в лице, но чай налила. Поставила передо мной дымящуюся чашку, мелькнув перед глазами тонкими фарфоровыми пальчиками.
Не в силах больше играть, я хлопнул дверью кухни.
– Стаська! Ах ты ж, охламон! Ты что себе позволяешь? С какой цепи сорвался? – крикнула вслед мать, но мне было уже все равно. Все, что я хотел сказать скелетине, я собирался ей сказать наедине. И плевать, понравится это кому-нибудь или нет!
Я оказался прав в своем ожидании, и она недолго оставалась за столом. Поблагодарив родителей за ужин, юркнула в дверь, прошелестела тихими шагами по холлу, заскреблась мышью по лестнице. Сбилась с шага, заметив, насколько в холле второго этажа темно. Правильно, ей было чего опасаться в этом доме гораздо больше темноты. В отличие от сводной сестры, чтобы видеть и ждать, ее брату не нужен был свет. Впрочем, сейчас я не мог думать ни о чем другом – только о том, что она делала в моей комнате.
Я дождался ее на верхней площадке и шагнул навстречу худенькой фигурке, вспрыгнувшей на ступеньку. Не намереваясь больше терпеть в одиночку все то дерьмо, что кипело внутри меня, причиняя боль при мысли о сводной сестре, при мысли о том, что ее волосы, возможно, касались моей подушки, сказал со злостью и раздражением, которые зудели солью на коже. Полушепотом, так, чтобы слова прозвучали для нас двоих.