Он вышел к знакомым зарослям жимолости. Сейчас он вытащит из машины рюкзак с консервами, разведет костер, поест, а уж потом обдумает свое положение. Низко нагнувшись и выставив перед собой локти, он нырнул в зеленую гущу, проскользнул на ту сторону и выпрямился. Прямо на него уставился апоплексического вида ражий детина в коричневой рясе. Детина сидел на пне, прислонившись спиной к обшивке аппарата, и таращил на Пьера круглые пуговичные глазки. Левой рукой он придерживал на колене оловянную кружку, а правую воздел над головой, сжимая полуобглоданную кость. Тут же на траве и поваленной лесине лежало и сидело с полдюжины бородатых парней в зеленых длинных кафтанах, а посреди поляны над догорающим костром висел черный котел, в котором ухало и кряхтело какое-то варево.
— Vade retro, Satanas! — неожиданно высоким голосом провещал монах и костью нарисовал в воздухе крест.
Зеленые кафтаны повскакали и, разинув рты, уставились на Пьера.
— Что-то твоя латынь его не берет, отец Турлумпий, — усмехнулся толстяк с рыжей кустистой бородой. В его окорокоподобной руке была зажата деревянная мешалка, которой он смело орудовал в котле.
— Сгинь, сатана, скройся, — отбросил монах латынь, продолжая крестить воздух, между тем как его товарищи, потеряв, видно, веру в столь прямое и быстрое действие крестного знамения, приступили к Пьеру.
Очень быстро он был скручен, обмотан колкой веревкой и брошен в развилку корней большого дуба, росшего на самом краю поляны как раз напротив машины.
— Не тебе ли принадлежит эта штука? — начал допрос монах, указывая все той же костью через плечо, в то время как рыжебородый кулинар поддел котел своей мешалкой и, ловко сняв с огня, опустил его на траву.
Кто ножом, кто ложкой стал выуживать из котла куски мяса и деловито чавкать.
Худой паренек наполнил дымящейся похлебкой большую миску и поставил ее перед монахом.
— Спасибо, отрок. Накормить слугу Господа — значит услужить самому Господу. — Турлумпий извлек из складок рясы изгрызенную ложку и припал к лохани.
— Так что же ты молчишь? — отдуваясь, обратился он к Пьеру. — Или язык твой прилип к гортани от страха перед гневом Божьим?
Язык Пьера отнюдь не прилип к гортани. Напротив, он обильно омывался слюной, и свирепый мясной запах терзал Пьера больше, чем страх перед чьим бы то ни было гневом.
— По-моему, это исчадие ада хочет жрать, — сказал толстяк повар.
— Ты прав, Крошка, клянусь мощами святого Ингордана. Надо его накормить, ибо сказал Принявший за нас муки на кресте: просящему у тебя — дай!
Крошка пошарил в траве, выудил еще одну деревянную миску, наполнил ее и отдал подскочившему худому парню. Тот поставил еду перед Пьером и, коротким движением ножа перерезав веревку, освободил ему руки.