Дятлов отбросил пустой пистолет и тяжело опустил руки. Они приближались не спеша. У одного лицо молодое, румяное, с рыжей щетиной. Другой постарше, побледнее, в очках. Дятлов стал разбирать слова.
— Ты посмотри на него, — говорил молодой, — какая бандитская рожа. Такого и брать не хочу. Шлепну, и все.
— Давай, Фриц, давай, — улыбаясь, ответил бледный. Молодой немец поднял автомат.
«Надо же — Фриц. Имя-то какое нарицательное», — подумал Дятлов. Он сжал зубы, каменея желваками щек.
— Господа! — раздался вдруг звучный голос.
Дятлов вскинул веки. Немцы непроизвольно оглянулись. В десяти шагах позади них стоял д’Арильи.
— Падайте, Базиль! — закричал он.
Автомат в его руках затрясся.
— Откуда вы? — спросил, отряхиваясь, изумленный Дятлов, когда стрельба смолкла. — Почему вы не в штабе?
— Потом, потом, — бормотал француз. — Надо уходить, немцы рядом.
Они подобрали автоматы убитых и быстро зашагали к отряду.
— До Эрвье я так и не дошел. Возвращался к вам и…
— Понятно. Но зачем вы крикнули этим типам «господа»?
— Не могу стрелять в спину, — сказал д’Арильи.
Вечером Пьер развел маленький костер. Декур раздобыл бутыль спирта и, наливая Дятлову, сказал:
— Базиль, я слышал о твоем чудесном спасении. За тебя!
— Ну нет, — возразил Дятлов. — За рыцаря д’Арильи! Вот кто был сегодня на высоте.
И Пьер уже во второй раз выслушал во всех подробностях историю о том, как потомок графа де Круа спас потомка крепостных князя Юсупова.
— Это судьба, Дятлов, — сказал д’Арильи. Красный свет причудливо играл на его длинном лице. — Amor fati.
Дятлов хмыкнул, потом спросил:
— Ницше?
— Ницше, Шпенглер.
— Фашистская философия.
— Бросьте, Базиль. Эта ваша склонность к хлестким эпитетам. Они неприложимы к большим мыслителям.
— К Ницше — может быть. Но Шпенглер — это уже за гранью.
— Кто внушил вам этот бред? Шпенглер предельно честен: он предчувствует распад Европы и пишет о нем.
И вы верите в это, д’Арильи?
— Это факт. У нас нет будущего, Базиль.
— За что же вы тогда сражаетесь?
Француз пожал плечами.
— Ах да, вы уже говорили. Так вы цените Шпенглера за честность?
— Несомненно. Кроме того, он тонкий мыслитель и блестящий стилист.
— Но разве не стал он идеологом немецкого фашизма? И не говорите мне, что я смешиваю нацизм с немецкой культурой. Та борозда, которую распахал Освальд Шпенглер, очень удобна для прорастания нацистских идей: судьба, противостоящая причинности, общность крови, инстинкт мужчины-солдата, этика хищного зверя…
— О, вы знаток, — сказал д’Арильи.
— Кстати, наиболее интересное, что у него есть, — идею замкнутых, умирающих культур — Шпенглер заимствовал у Данилевского. Так что напрасно он считал себя Коперником истории.