– В Вермонте есть какая-нибудь военная база?
– Не думаю.
– Должна быть. И они обязаны были послать тебя туда. Тогда бы твои нервы не сдали.
– Ну да, – сдавленным голосом ответил он. – Именно так они это и называют: «нервозность, вызванная службой».
Я нарочито весело рассмеялся.
– Так они это называют?
Чумной не потрудился ответить. Прежде он всегда вежливо подхватывал подобные замечания чем-то вроде «Ага, именно так они это и называют», но сегодня лишь задумчиво посмотрел на меня и ничего не сказал.
Мы продолжали идти, ледяной наст тревожно хрустел под нашими ногами.
– «Нервозность, вызванная службой», – повторил я. – Звучит как название стихотворения Бринкера.
– Ублюдок!
– Видел бы ты Бринкера сейчас, он совершенно изменился…
– Даже если бы этот ублюдок превратился в Белоснежку, его нутро не изменилось бы.
– Ну в Белоснежку он не превратился.
– Жаль, – снова зазвучал сдавленный смех Чумного. – Представь: Белоснежка с физиономией Бринкера. Вот это картинка! – И тут он разрыдался.
– Чумной! Что с тобой? В чем дело, Чумной? Чумной!
Из груди Чумного вырывались хриплые отрывистые всхлипы, казалось: еще немного – и он зальет слезами все свои деревенские одежки.
– Чумной! Чумной! – Этот откровенный выплеск эмоций с его стороны сблизил нас помимо нашей воли; сейчас я был ему, а он мне самым близким человеком в мире. – Чумной, ради бога, Чумной! – Я и сам был готов расплакаться. – Не надо, ну не надо. Не плачь. Перестань, Чумной.
Когда рыдания стали тише – не то чтобы уменьшилась степень его отчаяния, просто он изнемог от слез, – я сказал:
– Прости, что я упомянул Бринкера. Я не знал, что ты его так ненавидишь. – Чумной не был похож на человека, способного испытывать такую ненависть. Особенно теперь, когда дыхание вырывалось из него частыми струйками пара, как из трубы надрывающегося паровоза, нос и глаза опухли, а щеки вспыхнули неровными багровыми пятнами – кожа у него была такая тонкая и светлая, что легко покрывалась нездоровым ярким румянцем. Сейчас он весь расцвел таким образом, но это не придавало ему горестного вида. В своем разномастном прикиде, с покрытым пятнами лицом, он выглядел не доведенным до отчаяния и исполненным ненависти человеком, а полузагримированным клоуном.
– На самом деле я не так уж ненавижу Бринкера, не так уж я его ненавижу – не больше, чем кого-нибудь другого. – Его наполненные слезами глаза внимательно изучали меня. Ветер поднял и пронес мимо нас огромный снежный вихрь. – Просто… – он так резко втянул в себя воздух, что даже послышался свист, – я представил себе его лицо на женском теле. А это и сделало меня психом – такие вот глюки. Не знаю. Может, они и правы. Наверное, я действительно псих. Наверное. Должно быть. У тебя такие глюки когда-нибудь были?