– Естественно, я не верю книгам и не верю учителям. – Он сделал несколько шагов. – Но я верю – и это для меня важно – тебе. Я знаю, что ты – лучше всех. – Я ждал, не произнося ни слова. – И ты рассказал мне о Чумном – что он сошел с ума. Поэтому пришлось это признать. Чумной сошел с ума. И вот когда я это понял, я осознал, что война реально существует, и эта, и все остальные. Если война может кого-то свести с ума, то она реальна. Да, наверное, я всегда это знал, но не принимал. – Он положил ногу – маленький гипсовый слепок с металлической пластиной под ступней для ходьбы – на койку возле меня. – Признаться честно, вначале, когда ты рассказывал мне о Чумном, у меня возникли сомнения скорее на твой счет. Конечно, я тебе поверил, – поспешно добавил он, – но ты, знаешь ли, человек нервный, и я подумал: может, у тебя немного воспалилось воображение там, в Вермонте? Может, Чумной не такой уж чокнутый, как тебе показалось? – Финни попытался подготовить меня к тому, что собирался сказать дальше: – А потом я сам увидел его.
Я не поверил своим ушам.
– Ты видел Чумного?!
– Я видел его сегодня утром, после службы. Он… ты знаешь, у меня воображение не воспаленное, но я видел Чумного, прятавшегося в кустах возле часовни. Я выскользнул через боковую дверь, как обычно – чтобы избежать толкучки, – и увидел Чумного, он наверняка тоже меня заметил, но не сказал ни слова. Просто смотрел на меня так, будто я – горилла или еще кто-нибудь вроде того, а потом нырнул в офис мистера Кархарта.
– Наверное, он сбрендил, – произнес я машинально, а потом невольно встретился взглядом с Финни, и мы оба вдруг расхохотались.
– С этим мы ничего не можем поделать, – скорбно сказал он.
– Я не хочу его видеть, – пробормотал я. Потом, стараясь казаться более спокойным, добавил: – Кто еще знает, что он здесь?
– Думаю, никто.
– Мы действительно ничего сделать не можем. Вероятно, мистер Кархарт или доктор Стэнпоул что-нибудь придумают. Нам не следует никому ничего говорить, потому что… потому что они только напугают Чумного, а он – их.
– Так или иначе, – продолжил Финни, – в тот момент я понял, что война – настоящая.
– Да, думаю, эта война настоящая. Но твоя мне нравилась больше.
– Мне тоже.
– Я бы предпочел, чтобы ты ничего такого не понял. Зачем ты это сделал? – Мы снова принялись хохотать, обмениваясь чуть виноватыми взглядами, как два человека, последний раз видевшиеся на беспутной пьянке, а теперь встретившиеся на чаепитии в доме священника.
– И все же, – сказал он, – ты прекрасно выступил на Олимпийских играх.