Уэс и Кейт стояли рядышком и наблюдали за ней. Рука Кейт слегка касалась его руки. Двенадцатилетний Уэс жил ради таких мгновений, ради секундного прикосновения ноги, когда они сидели рядом на мостках, ладони, когда одновременно протягивали руку, чтобы взять что-то. Он понимал: Кейт этого не замечала, не чувствовала, до той самой минуты перед ее отъездом. Страстное, томительное желание, которое они оставили здесь, до сих пор витает над водами озера. Но и оно успело возмужать. Теперь оно звучит иначе, наполнилось иным содержанием, стало более смелым, чувственным и плотным. Что и говорить, сегодня, когда Кейт ходила туда и сюда по делам, он не мог оторвать взгляд от ее ног, жадно следил за ней. Грудь у нее небольшая, и после долгого созерцания он уже не сомневался, что лифчика она не носит. Интересно, думал он, что чувствуешь, когда целуешь ее, каковы ее губы на вкус после выпитого вина, принесенного Буладиной. Да, теперь все не так просто, как когда-то. И все же… она здесь, совсем рядом, они снова касались друг друга… Уэс не мог отделаться от мысли, что был бы совершенно счастлив, если бы ему довелось остаться в пансионате на всю ночь, чтобы только иметь возможность притронуться к ее руке.
– Что ж, доброй ночи, Уэс, – сказала Кейт хрипловатым голосом. – До завтра.
Он молча кивнул.
Кейт позвала дочь.
– Уэс, аллигатор тоже желает тебе доброй ночи! – сказала Девин на прощанье.
Забравшись в кабину фургона, Уэс с минуту сидел не двигаясь.
Давно он так хорошо не проводил вечер… Ему вдруг стало страшно из-за того, что все повторяется, и он почти влюбился, и ему хочется жить так всегда, но этому не бывать, потому что счастье длится лишь краткий миг и возможно только с Кейт.
Может, и к лучшему, что Эби продает пансионат, а он избавляется от своей земли. Нельзя же всю жизнь чувствовать себя несчастным в ожидании чуда. Он и так неплохо живет и всего добился сам.
Это лишь озеро, одно из многих.
А Кейт – только девочка, которую он когда-то знал.
Пусть живут своей жизнью.
Лизетте очень нравилось, как пахнет еда, приготовленная по старым и простым рецептам. Прежде эти блюда готовили так часто, что страницы тетрадки совсем истрепались, стали мягкими, зато рецепты – проверены годами. Глядя на них, она вспоминала свою grand-mère[11], которая потеряла на войне мужа и двоих сыновей. Целый год она каждый день плакала и ходила на железнодорожную станцию, всегда одной дорогой, и там ждала, надеясь на их возвращение. Слезы ее черными острыми камешками падали на землю, и до сего дня эти камешки протыкают автомобильные шины, и воздух из них потихоньку, с причитаниями и всхлипами, выходит наружу. Эту дорогу люди назвали Дорогой печали. Лизетта плохо помнила и саму grand-mère, и ее домик в деревне. Но помнила хлеб, который та выпекала в черной от копоти печке. Однажды grand-mère протянула испещренные пятнами, пергаментные пальцы и сказала, что самую вкусную еду готовят старыми руками.