Он пишет будто десяток гениальных писателей с разными стилями. То он пишет как Джойс, изливая мысли, будто меня рвёт ими, то пишет как Толстой, самый настоящий Толстой. Да и сам автор в в своём манифестационном рассказе «Права человека» так и написал:
— Фамилия?
— Толстой.
— Имя?
— Достоевский.
Краткие, казалось бы бесстрастные диалоги без ремарок напомнили мне манеру Хемингуэя (без Ремарка! блин). Русского такого Хемингуэя. Кстати, про русское. Он такой русский — как тысяча русских татар, как тысяча русских поляков, как тысяча русских самоедов. Если вам хочется гладкой речи, красивой, аккуратной, беллетристики проще говоря, то это не к Бычкову — к нему, это если вам хочется горчицы или хрену там (и никакого бланманже, блин!) как всякому русскому человеку, вот это к Бычкову.
В книге много находок и открытий. Вот в рассказе «Ничья вина» блестящая находка — косная от разложения и при этом образная мозговая речь полового маньяка: ««Не студа» да «не студа», что за «не студа», да за такая? Думал». Или вот это, с выпадением существительных: «И джип его в акациях с потушенными ждал, среди листьев блестел от уличных, как все машины»— но вам ведь всё ясно, так ведь? А точность формулировок этого автора напоминает скальпель, что напоминает — глаз режет, блин!«Он зашёл в Макдональдс и взял себе гамбургер, испытывая странное наслаждение от того, какое здесь всё бездарное, серое и грязное только слегка»— ну как не узнать, все мы это испытывали, все! Или вот это:«кадиллаки, красные такие, выкрашенные в лак, яркие такие как помидоры».Как вам? А по мне — больно-то хорошо сказано! Он разбрасывает по тексту как отравленную приманку для бродячих читателей: выше стропила, плотники, и во ржи над пропастью, и белых яблонь дым кое-где проскакивает, и какой же русский не любит, и вылезает гоголевский нос с его припорошенными белым порошком туннелями. Много чего вылезает: и наказательная машина из исправительной колонии выезжает, выплывает — только подмечай, только узнавай, только смотри во все глаза, глотай — не подавись, читааатель, блин!
Так вот, от рассказа к рассказу меняется стиль автора — вот такой он неуловимый, ускользающий, горько улыбающийся автор. Разнообразный. Широкий, можно сказать. От сингулярных точек сферы, блин, Римана до символического торга со смертью Бодрийяра, от Сциллы и Харибды до улицы имени Горького, от Ригведы до Боттичелли. И при этом очень русский.
Он и жёсткий реалист, жестокий даже, и мастер фантасмагорий, и мистик, и иносказатель (иносказитель?), и метафизик (Мамлеев? Головин?), и престидижитатор гештальта такой, психолог, палач человеческих душ (этак и до метафизической интоксикации недалеко)!