Концепция Козюлькина отметена. Книга В. Протезина изъята из библиотек. Расчёты Тер-Погосяна оказались расчётами его дяди Гамлета и не оправдались. Экспедиция Слёзкина пропала совершенно, видели, правда, самого Слёзкина, но только на экране радара, над Аризоной и всего две секунды. Да и с назранскими доцентами не всё гладко прошло, хотя и надеялись. Прикладная кафедра теперь прячется в горах от кафедры теоретической. Ректорат в растяжках. Семь кандидатов искусствоведения в заложниках сидят в Ньютон-кале.
Все козыри оказались выбиты из моих рук. В активе только замшевые ботинки и мания величия.
И всё!
Чувствовал себя голым, ей-богу. Голым и растерянным.
Первый раз подумал, что случайность, старик, случайность! Не беда! Паника, прочь! Попей воды, ободрись, и снова в полёт! Сейчас ты им врежешь!..
Второй раз я уже совсем было расправил крыла и даже азартно попрыгал, как стервятник какой на ветке, готовясь к пикированию. Срезали очередью на взлёте! Едва дотянул до аэродрома, захлёбывась и дымя мотором.
После перерыва решил не рыпаться, разулся, распахнул халат и размышлял под учёный гул на крайне интересную тему. Вот третий размер, например, это размер груди или бюстгальтера? И в чём измеряются эти размеры? Или это чистая визуализация?
Утром мне позвонил женский голос.
Указывал я уже, и читали про то помятые дьячки с крыльца распевно и с соблюдением, что не люблю я, когда мне звонят вообще, а тем более по утрам. Когда я, весь в тягостных думах, сижу с одиноким носком в руке посреди зеркал, куафёров, растерянных, выигранных недавно негритят. Сижу я в пудромантилье, на досадном кресле, поражённый собственным утренним несовершенством и скудостью возможностей. Всё равно как убитый недавно случившимся электричеством академик Рихман, коего даже чудотворные слёзы друга, «тож академика» Ломоносова, вокресить не смогли…
А тут звонок!
– Халлоу… – говорю чувственным своим баритоном. – Чё звóним по людям? Чё хочем услышать?
Из трубки же донеслось мелодичное:
– Вас из библиотеки беспокоят! Вы…
Тут я сразу трубку на рычаг положил. И желваками поиграл.
Добрались они до меня, добрались…
Ездил в глухомань опять.
В глухомани не протолкнуться, понятное дело. Все хотят в глухомани с собачками гулять и не бояться.
Зайди за мусорный бак в городском дворе. В центре. Ни-ко-го. Пой, пляши, веселись – пустыня за мусорным баком. Заверни за угол дома – вымерло всё уснувшее.
А в глухомань зайди – Пикадилли. Не рыбаки, так грибники. Не грибники, так пикники. Не пикники, так собачники. Не собачники, так молись, что этот дядя, бегущий за тобой с таким топором, в таком плаще и с таким взглядом, – Александр Сергеевич Пушкин, пиит известнейший, тончайший лирик.