Ладно ещё, что награбил я по персиянским брегам столько, что пока хватает на многое и многих. Рукой махнул, давай, ору в припадке, всех из города сюда привозите, раз такое дело! На всех, тать, женюсь по разумной очередности!
Иной раз выскочу в исподнем на крыльцо и, поклонившись перед зрителями на три стороны, начну неистовствовать и кукишем тыкать, при этом приговаривая такие выговорки, что самому бывает даже совестно потом.
И если я являюсь продуктом развращённости, то И-н – романтик чистейшей воды. Оттого страдает, в отличие от меня, безвинно. Всё ищет созвучную душу.
Последняя его находка – девушка, укравшая у него почерк. Честное слово! Украла роспись и столько всего надписала, что даже смотреть теперь на И-на как-то неохота.
Вечером уезжаю на охоту.
Буду с грустным лицом ловить доверчивых девиц и с весёлым лицом буду ловить недоверчивых животных. Потом, ближе к ночи, обниму свою плеть, свитую из кож поэтов и прозаиков нашего пограничного с южными варварами уезда, и буду смотреть в квадратный пруд, усеянный круглыми черепаховыми островками.
Вновь буду переживать чувство государственной нежности и собственного бессилия.
Снова и снова подают вокруг меня челобитные об упадке народной нравственности и школьного образования. Сорок тысяч учителей вышли на площадь перед уездным судом и, плача слезами, встали на колени. Стали крутить над своими головами зонтики с вышитыми на них правилами и лозунгами и бить поклоны перед мозаичным черепом Народного Просвещения. Наемные арбалетчики, опасаясь бунта мудрецов, рассредоточились на полусогнутых по крышам соседних с управой зданий. Я в это время пил полуденный чай в своём выгнутом углами золотом присутствии и обратился к своим друзьям, подозреваемым в богатстве, облокотясь о лаковый столбик цвета киновари:
– Велите их топтать конями, господа!
Потому как в последнее время томим ощущением собственного невежества.
Вот выезжаю я в свое имение и ничего о нём не знаю. Самый распоследний дядя Толя, неволей удерживаемый в разуме, на грани похмелья и белого водочного безумия, знает о лесе больше, чем я. Знает названия деревьев хотя бы, которые жарко обнимает по дороге к дому. Я же, выходя из загородного дома, крепко стоящего на спинах трёх земных и семи водных драконов, чувствую себя бессильным, словно очутился в каком-нибудь трансваале. Иду в лес – не знаю названий деревьев, иду в сад – кроме яблонь опознать могу разве что пихту. Чем удобрять, когда обрезать? Каково направление спила? Чем замазывать?..
Подхожу к своим фашистским собакам в вольере и тут понимаю, что если бы не специальная девушка-собачатница, то мои немецко-фашистки померли бы или с голодухи, или от обжорства. Не говоря уже про чистку ушей и всяких там желез под хвостом. А девушка-собачатница всё это знает и умеет ещё глистов выводить, ей легко будет семью свою построить.