Вот есть коты, глядя на которых живо представляешь себе бабушку-вязальщицу в чепце с потёртыми лентами, постреливающую угольками печь, половик на восковых половицах. А есть такие коты, что сразу кровь, тоскливый утробный вой за мшистой крепостной стеной и седой сутулый инквизитор потирает заросший щетиной подбородок в отсвете факела.
Представленный моему вниманию кот был из последних. Они с дедом были похожи на ветеранов Скорцени.
Дед протянул мне бумагу, на которой было достаточно уверенно начертано: «Прошу для котика! Будь человеком!»
Таким вот почерком обычно предлагалось собраться с вещами к полудню у здания вокзала для отправки к небесным антресолям.
Начитанность и искушенность моих друзей и друзей друзей, которых имею я в житейском обозрении, поражает меня.
Белинский в восторге, чуть задыхаясь Дорониной, спрашивает у нас:
– Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного?
Набирает воздуха в грудь…
А мы успеваем быстро и хором ответить:
– Да! Любим! Ещё как!
Хлопаем в ладоши. Я встаю и кланяюсь на четыре стороны и в угол ещё. Хлопки усиливаются. Я стыдливо закрываю лицо руками, но быстро и счастливо разнимаю их и вновь кланяюсь.
Белинский топчется на месте в горьком недоумении несправедливо осаженного рысака, плюет в зал и уходит.
– Твари, глядь, тупые… – из кулис.
Мы в зале с пониманием смотрим друг на друга в лорнеты.
Выходит Гоголь. Нет, не выходит, вылетает! Какой там выходит… Летит! Летит! Сам чёрт ему не брат, а кумов попередник! Крылатка стремительна всем на диво на нем! Что за чудо, а не крылатка!..
– Знаете ли вы, что такое украинская ночь? – говорит Николай Васильевич в сладком волнении.
– Да, да! Конечно! – кричим мы. – Конечно, знаем!
Некоторые достают шампанское и с шумом его откупоривают. Легкий гул по рядам. Свет люстр удачно ложится на меха и дробится в камнях. Вносят фазанов. Свист. Осетры. Кто-то вскакивает уже с пучками петрушки в ушах. Смех. Одобрения. С потолка сыпятся 100, 5000 и 500 в разном исполнении.
Из кулис выбегает Белинский с молотком:
– Коля! Коля! Пригнись!..
Лев Николаевич Толстой выводится напряжёнными театральными служителями на сцену. Упирается могучими стопами. Служители отдирают руки прозаика от бутафорских колонн. Граф могуче и отрицательно водит головой. Басит себе в босые ноги:
– Свобода? Зачем свобода? Счастие только в том, чтобы любить и желать, думать её желаниями, её мыслями, то есть никакой свободы, – вот это счастье!