За эти годы он ни разу не позвонил, не дал о себе знать, но Вика почему-то верила ему. Слишком уж он простой, чтобы хитрить, сочинять.
— А помнишь, как ты Родику нос разбил? — спросила она.
— Нашла что вспомнить, — фыркнул Юрка.
— Он меня завтра в ресторан пригласил.
— Родик?!. Он что, здесь?
— Сегодня объявился. Как будто из-под земли вырос. И ты сегодня… Вы что, сговорились?
— С кем? С Родиком?!. Да я его и знать не хочу.
— Не хочешь?
— А придется! — вскинулся Юрка. — Я ему тебя не отдам!
— Ух, какой грозный!
— Не веришь?
— Ну, если я вещь, то как я могу верить или не верить?
— Почему вещь?
— Ну, если это ты решаешь, отдавать меня или нет, значит, вещь.
— Нехорошая шутка… И ситуация нехорошая… Он от тебя так просто не отстанет. А убивать я его не хочу.
— Не отстанет?
— Да ты как магнит!
Юрка вдруг остановился и, мягко взяв Вику за плечи, развернул к себе лицом. И притянулся к ней животом.
— Ты даже знаешь, какое место самое намагниченное? — усмехнулась она.
— Я не знаю, я чувствую, — отстраняясь от нее, сказал он.
— Стрелкой компаса?
— Мне кажется, это не тот случай, когда можно шутить. — Его голос звучал на удивление серьезно.
— И на кого твоя стрелка раньше показывала? На Цаплину?
— Давай не будем.
— Конечно, не будем. Или другой компас для своей стрелки поищи. В ней и крутись.
— А ты с Родиком, да?
Вика глянула на Юрку с возмущенным удивлением. Кто он такой, чтобы лезть к ней в личную жизнь? Где он пропадал столько лет? Кому вкручивал свои азимуты?.. А тут вдруг приперся, раскомандовался. Как будто право имеет указывать, с кем ей и как жить.
Она отдала ему джемпер и, гордо расправив плечи, продолжила путь. Но Юрка не шел за ней, не преследовал. С одной стороны, это хорошо, но с другой — обидно. Приехал, наговорил, а как дела коснулось, так в кусты. Как будто он не знал, что все женщины вредные и капризные. И обида в них может говорить на разных языках, в том числе и на матерном.
Юрка догнал ее, когда она переступала порог своей квартиры. Он подкрался к ней бесшумно, мягко обнял сзади, легонько подтолкнул. Вика не видела его, но почувствовала. Столько в нем огня — яркого, не обжигающе горячего. Валера не такой. А Родик вообще никакой…
— Уйди, — тихо сказала она.
— Ни за что!
Да, это был его, Юркин голос.
— Я на тебя обиделась.
— Я заслужу твое прощение.
— Я тебе не медаль, чтобы меня заслуживать.
— Но я хочу тебя к себе на грудь.
Он развернул ее к себе лицом, поцеловал в губы. И не отпустил, пока она не размякла в его объятиях. А отпустив, тут же подхватил на руки и унес в спальню. Там и вспыхнула та самая пороховница, до которой так и не смог добраться Родик. Вспыхнула, сгорела и взорвалась — ослепительным фейерверком.