С этими словами митрополит немощной рукой вынул из кармана мантии тетрадочку и прочел:
— «Чтобы избежать всяких недоразумений, должен прежде всего заявить, что я коммунизма как такового никогда не называл и не называю нашим врагом или врагом церкви. Ведь есть же и евангельский коммунизм, который основывается и на евангельском убожестве и на общности жизни, которым я сам сочувствую и принадлежу более чем пятьдесят лет... Ну, а если бы случайно могло показаться, что коммунизм или коммунистов я называю врагами, то это либо непонимание моих слов, либо ошибка, причиной которых было неясное мое высказывание. Врагом церкви и религии я называю безбожие, которое само этим хвастается...»
Иванна с почтением слушала бархатный, вкрадчивый голос митрополита, но тут ей уже было трудно удержаться:
— Простите меня великодушно, ваша эксцеленция, но, насколько мне память не изменяет, в 1936 году со всех амвонов, в том числе и в Тулиголовах, читали ваше «Предостережение против коммунизма», в котором вы открыто осуждали коммунизм и коммунистов и говорили, что фашизм — это их выдумка.
Внимательно, очень внимательно посмотрел митрополит умными, прозорливыми глазами на Иванну и, пряча в карман тетрадочку, сказал:
— Я вижу, дщерь моя, что годы, проведенные под сенью бога и христианского учения, не прошли для тебя даром, если ты даже запомнила мою «Осторогу». Но именно этим новым своим обращением к духовенству я хочу в условиях этого сатанинского режима затереть ее следы. Все экземпляры «Остороги» теперь уничтожены, и большевики не найдут ее. А новое послание может убедить их в том, что меня не стоит трогать. Если бы ты не была дочерью священника и моей крестницей, я никогда бы не стал говорить с тобой так откровенно, но я знаю тебя с детства и доверяю тебе. И не дай бог тебе злоупотребить моим доверием. Мы живем в страшное время тяжелых испытаний, и надо его переждать во что бы то ни стало, даже пользуясь хитростью, за которую не осудит нас всевышний...
И, как бы в ответ на слова разгневанного графа, уже с улицы Мицкевича донесся громкий стук барабана и веселая песня:
Здравствуй, милая картошка,
Низко бьем тебе челом...
Шептицкий продолжал еще взволнованней:
— Ты слышишь, дочь моя? Занесли сюда, в Галичи-ну, свои кацапские песни! Картошка им бога заменяет теперь... Но я твердо верю, что владычество антихриста продлится недолго. Бог услышит наши молитвы.
— А что же мне делать сейчас, ваша эксцеленция? — взмолилась Иванна.
— Все будет хорошо! Время — лучший лекарь бед человеческих. Не горюй о безбожном университете. Посвяти себя всецело служению в обществе имени пресвятой девы нашей Марии. Детей от большевиков спасать надо! — И митрополит кивнул седой головой в сторону удаляющейся песни.— Молодежь спасать! Сделай все возможное, чтобы предостеречь знакомых тебе юношей и девушек от вступления в комсомол. Билет комсомола в кармане наших молодых галичан — это каинова печать навсегда, наивысший грех перед господом богом. Запомни это! Любыми способами надо искоренять тлетворные плевелы безбожного учения. И пусть тебе поможет в том твой избранник.— Митрополит пытливо окинул Иванну острым, проницательным взглядом, сверкнувшим из-под нависших седых бровей.— Вы уже обручены с богословом Романом?