Полицейский в черном мундире изо всех сил заколотил ломиком по стальному рельсу, подвешенному у караульного помещения — вахи —лагеря сталага 328 на горе Вроновских, близ львовского почтамта.
Назойливые и властные звуки гонга проникали в подвалы багровых кирпичных бастионов, разносились над загородками-клетушками из колючей проволоки на макушке горы, прямо под открытым небом.
Под эти звуки из подвалов и проволочных загородок стали появляться советские военнопленные. Истощенные, заросшие, подталкиваемые охраной, они шли, поддерживая раненых. Об участи, которая ждала их здесь, за колючей проволокой львовской Цитадели, красноречиво говорили надписи, сделанные белой краской огромными буквами на полукруглых стенах кирпичных бастионов:
«Запрещено есть, разрезывать трупов воен. пленных и отделять таковых частей. Неповиновение— смерть!
Комендант сталага 328 Оберст Охерналь»
Дюжие полицаи подгоняли отстающих ударами палок и громкими окриками: «Шнель! Шнель!»
Опухшие от голода, оборванные люди прилагали все усилия, чтобы дотянуться до главной линии колючей проволоки, отделяющей их от лагерной линейки. Уцепиться за нее грязными пальцами, ждать. Чего? А ведь, может быть, после очередной «селекции» — отбора — их повезут отсюда на расстрел...
Или удары гонга призывают для пересчета?
А может,— это самое желанное,— их поведут на работу?
Пока они будут тащиться туда, на шоссе к Олеську, окруженные охранниками-вахманами и овчарками, чтобы ремонтировать дорогу, кто-нибудь из прохожих нет-нет да и забросит кусок хлеба или одну-две картофелины в середину колонны. Да и там, под палящим солнцем, когда они дрожащими, ослабевшими руками станут ремонтировать стратегическое шоссе, укладывая на подушку дороги тяжелые каменюки, иные смельчаки из сердобольных жителей, подползая огородами, будут подбрасывать им початки вареной кукурузы, буханки домашнего черного хлеба, а иной раз — и это будет великим счастьем — швырнут шмат ржавого, посыпанного солью запорожского сала. Голод мучил военнопленных. В Цитадели уже давно были съедены вся лебеда и крапива. Даже кора на молодых и без того чахлых липах и ясенях обгрызена начисто в рост человека. Крысы и кошки боятся забегать на гору Вроровских, чтобы не стать случайно добычей пленных. Недаром же какой-то вахман-немец, ужаснувшийся тому, что ему довелось увидеть в сталаге 328, выцарапал гвоздем у внутреннего входа в лагерь в камне стены хорошо заметную надпись готической, немецкой вязью: «Отсюда один путь — в могилу».
И повсюду проволока! Тонны проволоки сплошными рядами переплели дреколья — привезенные специально из Германии железные скрюченные палки.